А вообще-то ты ездишь даже лучше, чем твой отец, - сказал Андерс.

Они вывели мотоцикл на дорогу.

На песке было несколько едва заметных вмятин от автомобильных покрышек, но это были единственные следы, которые оставили после себя киднэпперы. Черная машина была уже далеко.

По какой дороге она поехала?

Ева Лотта сказала, что будет делать так, как Гензель и Гретель.

Они бросали крошки хлеба, - крикнул Андерс, - и мелкие камешки!

Да, если Ева Лотта захватила с собой в машину мелкие камешки, значит, эта девчонка еще лучше, чем я думал, - сказал Калле. - Хотя на нее это похоже. Она всегда что-нибудь придумает.

Они подъехали к первой развилке, и Калле притормозил. По какой дороге они поехали? По какой дороге?

Там лежал клочок бумаги, застрявший в траве у обочины. На нем написано: «Танцы». Но ведь у обочин всегда валяется столько бумажного хлама, и они не обратили на бумажку особого внимания. Чуть подальше лежало кое-что другое - кусочек пшеничной булочки. Андерс с ликующим воплем указал на него. Ведь Ева Лотта поступила точь-в-точь как Гензель и Гретель. А через несколько метров лежал еще один клочок красной бумаги. Видно, эти клочки что-нибудь да значили.

Приободрившись, Калле с Андерсом свернули на дорогу, которая, извиваясь, вела к морю. Об усталости они и думать забыли. Не то чтобы они были в хорошем настроении, но к их тревоге и страху примешивалась доля своеобразного бодрящего возбуждения. Мотоцикл мерно тарахтел, поглощая километр за километром дороги, которая должна привести их к неведомой цели, где ждали неведомые опасности. Азарт опасности и быстрая езда вызывали в них это странное возбуждение.

Они не спускали глаз с дороги. То тут, то там они видели клочок красной бумаги, словно маленький веселый привет от Евы Лотты.

Наконец они добрались до лесной дороги. Добрались до нее и чуть не проехали мимо. Потому что она была такая незначительная, едва заметная. Но в последнюю минуту Андерс обнаружил хорошо знакомый клочок красной бумаги, пламенеющий среди сосен.

Стоп! - закричал он. - Мы едем не туда! Они отправились в лес.

Какая это была узенькая красивая дорога! Утреннее солнце играло между деревьями, освещая темно-зеленый мшистый лесной покров и нежные цветы линнеи . Недалеко от дороги, на верхушке ели сидел черный дрозд и выводил такие упоительные трели, словно в мире и не было никакого зла.

Но когда Калле и Андерс въехали в сосняк, им стало совершенно ясно, что черный дрозд ошибается. Всеми фибрами своей души они почувствовали: надвигается что-то злое и опасное, не имеющее ничего общего с цветами и птичьим пением.

Дорога вела вниз. Все вниз и вниз. Среди деревьев мелькнуло что-то голубое. Море! И старый ветхий причал в конце дороги. А на самом краю причала - последний привет от Евы Лотты: ее красная заколка для волос.

Они стояли, задумчиво глядя на морской залив. Легкий утренний туман только-только начал рассеиваться, и на водной глади, медленно покрывающейся рябью от утреннего ветерка, играли солнечные лучи. Здесь было так тихо! Так пустынно, как в первое утро сотворения мира, когда не было еще на свете людей.

Зеленые острова и голые шхеры закрывали горизонт. Казалось, этот неширокий морской залив был озером. В нескольких сотнях метров от причала лежал большой остров, заслонявший собой выходной фарватер в открытое море. Большой, гористый, поросший лесом остров казался совершенно необитаемым.

Нет, необитаемым он не был! Над верхушками деревьев к нему тянулся легкий, тонкий дымок-

Вот оно где, это осиное гнездо, - сказал Калле.

Ату их! - закричал Андерс.

Как по-твоему, хватит у нас сил проплыть так далеко?

Тс-с-с, - прошипел Андерс. - Ерундовое дело. А раз здесь нет ни одной лодки…

Возле самого причала стоял сарай. Калле подошел к нему и потрогал запертую дверь. «Может, там найдется какая-нибудь лодка? Во всяком случае, там найдется автомобиль», - внезапно подумал он, увидев примятую колесами, мокрую от росы траву. Черный автомобиль спрятан в сарае - теперь Калле это стало ясно. И он почувствовал глубокое удовлетворение оттого, что им удалось выследить киднэпперов, по крайней мере вплоть до самого причала. Они правильно поступили, тут же начав их преследование, - теперь он это знал. Следы, оставленные Евой Лоттой, эти клочки бумаги и крошки булки, вскоре будут уничтожены ветром и птицами, а кому бы потом пришло в голову искать киднэпперов в этих пустынных, безлюдных шхерах?

Калле бросил испытующий взгляд на остров. Да, им придется плыть туда, но это не самое худшее. Только бы все было удачно. Но сначала надо спрятать мотоцикл в лесу.

Они чувствовали себя десантниками, высадившимися на вражеский остров, когда после долгого плавания, посиневшие от холода, с трудом выбрались на берег. А вторгаться на вражеский берег совершенно голыми было тоже рискованно. Без одежды чувствуешь себя еще более беспомощным и беззащитным.

Но враг не показывался, и они уселись на нагретый солнцем камень, чтобы высохнуть и чуточку согреться. Развязав свои узелки с одеждой, они убедились, что рубашки и брюки не настолько промокли, чтобы их нельзя было надеть.

Интересно, что сказали бы Алые, если б узнали об этом, - сказал Калле, юркнув головой в рубашку.

- «Суперсыщик Блумквист в своем репертуаре», - сказали бы они, - заверил его Андерс. - Стоит тебе куда-нибудь пойти, как ты тут же натыкаешься на мошенников и бандитов.

Наконец Калле натянул на себя рубашку. Он стоял перед Андерсом, задумчиво склонив голову набок. Из-под короткой маленькой рубашки виднелись длинные загорелые ноги, и вид у него был очень ребяческий - он вовсе не был похож на суперсыщика.

Да, разве это не удивительно, - произнес он, - вечно мы вляпаемся в какую-нибудь историю, вечно…

Верно, - согласился с ним Андерс, - то, что случается с нами, бывает только в книгах.

А может, все это в самом деле написано в книге, - сказал Калле.

Ты что, рехнулся? - удивился Андерс.

Может, нас и нет вовсе, - мечтательно продолжал Калле. - Может, мы всего-навсего ребята из книги, которую кто-то придумал.

Да, ты-то, может, и вправду из книги, - рассердился Андерс. - Меня бы не удивило, если бы ты в конце концов оказался опечаткой. Но только не я, прошу запомнить.

Ты просто этого не знаешь, - стоял на своем Калле. - Может, ты герой книги, которую я сочинил…

Катись-ка ты, - рассердился Андерс. - В таком случае ты - герой книги, которую сочинил я, и я начинаю раскаиваться, что однажды выдумал тебя.

Вообще-то есть хочется, - признался Калле.

Они понимали, что сидеть здесь и сомневаться в собственном существовании было пустой тратой времени. Их ожидали важные и рискованные задачи. Где-то там, за этими елями и соснами, должен быть дом с трубой, выпускавшей тоненькую струйку дыма. Где-то там были Ева Лотта, Расмус и профессор. Необходимо было их найти.

Мы пойдем вон туда, - заявил Калле, ткнув пальцем в сторону леса. - Туда, где мы видели дым.

Меж густых елей по поросшим мхом скалистым валунам, по топям с благоухающим багульником, через черничник, мимо муравейников и сквозь колючие заросли шиповника вилась узенькая тропка. Они шли по ней молча, настороженно, готовые к бегству при первой опасности. У них было такое ощущение, что опасность подстерегает их повсюду. Когда Калле, который шел впереди, внезапно кинулся к широкой ели и укрылся за ней, Андерс побледнел от испуга и, не тратя времени на вопросы, с быстротою молнии последовал его примеру.

Вон там, - прошептал Калле, указывая на ель. - Глянь туда!

Но зрелище, которое представилось взгляду Андерса, когда он осторожно выглянул из-за ели, было вовсе не пугающим, напротив!

Он увидел загородный домик, настоящую хорошенькую дачку, а перед ней открытую, залитую солнцем полянку среди скал, защищенную от суровых ветров густыми елями. Красивую полянку, поросшую мягкой, как бархат, травой. А на зеленой траве - профессора с Расмусом на коленях. Да, в самом деле, они сидели на траве! Расмус и профессор… и еще один человек.

Теперь нам надо подумать, - сказал Калле, осторожно ощупывая шишку на затылке. - Вернее, вы должны подумать. Потому что, по-моему, мне отшибли мозги.

Ева Лотта снова принесла мокрое полотенце, которым обернула голову Калле.

Вот так, - сказала она. - А теперь лежи спокойно и не двигайся.

Калле не возражал против того, чтобы полежать. После приключений последних четырех-пяти дней и ночей мягкая постель была бы блаженством. И до чего здорово, хотя и чуточку смешно, было лежать здесь, окруженным заботами Евы Лотты.

Я думаю. Я вот сижу и думаю, - сказал Андерс, - есть ли на свете хоть один человек, которого бы я ненавидел больше, чем Петерса, но никого не могу припомнить. Даже этот преподаватель труда, который был у нас в прошлом году, если вдуматься, просто симпатяга по сравнению с Петерсом.

Бедный Расмус, - сказала Ева Лотта.

Взяв подсвечник, она подошла к постели Расмуса и осветила ее. Он спал так спокойно и безмятежно, словно в мире не было никакого зла. И Ева Лотта подумала, что при колеблющемся свете свечи он больше чем когда-либо походил на ангела. Личико его осунулось, щеки, на которые падала тень от длинных темных ресниц, были такими худенькими, а нежный детский ротик, болтавший столько чепухи, был ужасно трогательным, когда мальчик спал. Он казался таким маленьким и беззащитным, что при мысли о самолете, который должен прилететь рано утром, у Евы Лотты заболело сердце.

Неужто мы и вправду ничего не можем сделать? - спросила она упавшим голосом.

Я бы хотел запереть Петерса где-нибудь вместе с адской машиной, - заявил, кровожадно стиснув зубы, Андерс. - С маленькой адской машиной, которая бы вдруг щелкнула - «клик» - и покончила бы с этим подлецом!

Калле тихонько засмеялся про себя. Ему что-то пришло в голову.

Кстати, насчет того, чтобы его запереть! - сказал он. - Мы-то, собственно говоря, вовсе не заперты. У меня ведь есть ключ, понятно? Мы можем убежать, когда захотим.

Правда, - удивился Андерс. - У тебя ведь есть ключ! Чего же мы ждем? Давайте удерем!

Не-ет, Калле должен лежать спокойно, - сказала Ева Лотта. - После такого сотрясения мозга голову и с подушки-то нельзя поднять.

Подождем несколько часов, - решил Калле. - Если мы попытаемся увести Расмуса в лес сейчас, он поднимет вой на весь остров. А здесь нам спать лучше, чем где-нибудь под кустом в лесу.

Ты рассуждаешь вполне разумно! Можно подумать, что мозг твой начал функционировать, - согласился Андерс. - Я знаю, что нам делать. Поспим сначала, а часов в пять удерем. И надо молиться, чтобы ветер хоть немножко стих и кто-нибудь из нас смог бы переплыть залив и позвать на помощь.

Да, иначе мы пропали, - сказала Ева Лотта. - Мы не сможем долго прятаться на этом острове. Я-то знаю, каково бродить с Расмусом в лесу, да еще без еды.

Андерс залез в спальный мешок, который Никке любезно предоставил ему.

Подайте мне кофе в кровать в пять часов, - приказал он. - Теперь я буду спать.

Спокойной ночи, - сказал Калле. - Чувствую, что утром предстоят большие события.

Ева Лотта легла на свой диван. Положив руки под голову, она смотрела вверх, где жужжала глупая муха и, натыкаясь на потолок, падала всякий раз вниз.

Вообще-то Никке мне очень нравится, - заявила Ева Лотта.

И, повернувшись на бок, задула свечу.

Кальвён, лежавший в пятидесяти трех километрах к юго-востоку от Лильчёпинга, - большой и обширный остров только для тех, кто бродит в поисках шалаша в лесу. Но для того, кто приближается на самолете, остров не что иное, как маленькая-премаленькая зеленая точка в синем море, усеянном множеством таких же мелких зеленых точек. И вот теперь откуда-то издалека стартовал самолет и взял курс на маленький остров, лежавший среди тысяч других таких же островов. У самолета мощные моторы, и ему нужно всего несколько часов, чтобы достигнуть цели. Эти моторы беспрерывно монотонно гудят, и вскоре их однообразный гул слышится уже на острове Кальвён. Гул понемногу набирает силу и превращается в устрашающий рев, когда машина начинает приводняться в заливе. После бури море покрыто тяжелой зыбью, но в глубине залива ветер слабее, и самолет с последним оглушительным грохотом касается водной глади и застывает у причала.

Тут Калле наконец просыпается. В тот же миг до него доходит, что это вовсе не рев Ниагарского водопада, как ему приснилось, а гул самолета, который должен увезти Расмуса и профессора.

Андерс! Ева Лотта! Проснитесь!

Крик его звучит словно зов о помощи, и напуганные Андерс и Ева Лотта мгновенно поднимаются. Они понимают всю глубину постигшего их несчастья. Теперь только чудо поможет им скрыться. Вытаскивая Расмуса из постели, Калле бросает взгляд на часы. Еще только пять часов утра. Что за мода прилетать на два часа раньше назначенного срока!

Расмус совсем сонный и вовсе не желает вставать, но они не обращают внимания на его протесты. Ева Лотта неумолимо напяливает на мальчика комбинезончик, а Расмус фырчит, словно рассерженный котенок. Андерс и Калле стоят рядом, подпрыгивая от нетерпения. Расмус только и делает, что упирается, и в конце концов Андерс, схватив его за шиворот, рычит:

И не мечтай, что такой плакса, как ты, станет когда-нибудь Белой Розой.

Это помогло. Мальчик замолкает, а Ева Лотта быстро и ловко надевает на него кеды. Калле склоняется над ним и умоляюще говорит:

Расмус, нам опять нужно удирать! Может, нам придется жить в отличном шалаше, где ты уже ночевал! Тебе надо бежать изо всех сил!

Ничего подобного! И не собираюсь, - говорит Расмус, потому что так иногда говорит папа. - Ничего подобного! И не собираюсь. Чего придумали!

Наконец-то они готовы. Калле подбегает к двери и напряженно прислушивается. Все тихо. Похоже, путь свободен. Он ищет в кармане ключ. Ищет, ищет…

Ой, ой, ой, - стонет Ева Лотта. - Только не говори, что ты потерял ключ!

Он должен быть здесь, - отвечает Калле. От волнения у него дрожат руки. - Он должен быть здесь!

Но как ни ищи, а в карманах брюк пусто. Никогда еще в карманах его брюк не было так ужасающе пусто. Андерс и Ева Лотта молчат. Беспомощно кусают пальцы и молчат.

Подумать только, неужели ключ выпал, когда они вчера вечером вносили меня сюда?!

Да, почему бы ему не выпасть, когда все и так висит на волоске, - горько говорит Ева Лотта. - Этого и следовало ожидать.

Секунды бегут. Драгоценные секунды. Дети лихорадочно ищут на полу. Все, кроме Расмуса. Он тем временем принимается играть со своими лодочками, и они плывут по скамейке, на которой спал Калле. Скамейка - это бескрайний Тихий океан. Там, в бескрайнем Тихом океане, лежит ключ; Расмус поднимает его и превращает в капитана корабля, который называется «Хильда из Гётеборга». Это Никке так красиво окрестил корабль. Так назывался корабль, на котором Никке давным-давно плавал юнгой.

Секунды бегут. Калле, Андерс и Ева Лотта судорожно ищут ключ и чуть не кричат от волнения. Но Расмус и капитан «Хильды из Гётеборга» ничуть не переживают, ну просто ни капельки. Они переплывают бескрайний Тихий океан, и им так хорошо! До тех пор, пока Ева Лотта не срывает с криком капитана с его мостика и не оставляет «Хильду из Гётеборга» без хозяина посреди бурного моря.

Быстрее, быстрее! - кричит Ева Лотта и отдает Калле ключ.

Он берет ключ и только собирается вставить его в замочную скважину… Но тут он что-то слышит и бросает отчаянный взгляд на Андерса и Еву Лотту.

Слишком поздно, они уже идут, - говорит он.

Собственно говоря, сообщение это излишне, потому что на бледных лицах Андерса и Евы Лотты можно видеть: они слышали все не хуже его самого.

Тот, кто идет, торопится, страшно торопится. Они слышат, как ключ поворачивается в замочной скважине, дверь распахивается, и на пороге появляется совершенно обезумевший Петерс. Он бросается прямо к Расмусу и хватает его за руку.

Идем! - бесцеремонно говорит он. - Да побыстрее!

Но Расмуса уже разозлили все эти глупые посягательства на его особу. Чего они тут ходят и хватают всех направо и налево? Сначала капитана «Хильды», а теперь его самого!

А вот и не пойду, понятно? - яростно кричит он. - Убирайся прочь, глупый инженер Петерс!

Тогда Петерс наклоняется, крепко охватывает мальчика рукой и несет его под мышкой к двери. Мысль о том, что его разлучат с Евой Лоттой, Калле и Андерсом, смертельно пугает Расмуса. Он отбивается и кричит:

Не хочу… не хочу… не хочу!

Ева Лотта закрывает лицо руками и плачет. Это так ужасно! Калле и Андерс тоже замерли и в отчаянии слышат, как Петерс запирает дверь, слышат, как он уходит, слышат крик Расмуса, который постепенно замирает вдали.

Но тут Калле приходит в себя. Он снова вытаскивает ключ. Терять им больше нечего. Они должны по крайней мере видеть печальный конец этой Истории, чтобы потом все рассказать полиции. Потом, когда будет уже слишком поздно и Расмус с профессором окажутся где-то далеко, где шведская полиция уже ничего не сможет сделать.

Они лежат за кустами близ причала и горящими глазами следят за трагическим исходом этой истории.

Там - самолет. И туда приходят Блум и Сванберг, между ними - профессор. Пленник со связанными за спиной руками не оказывает ни малейшего сопротивления. Он производит впечатление человека, почти впавшего в апатию. Безропотно входит он в самолет, садится и равнодушно смотрит прямо перед собой. Тут из большого дома выбегает Петерс. Он несет Расмуса, а Расмус так же яростно отбивается и так же дико, как раньше, кричит:

Не хочу… не хочу… не хочу!

Петерс быстрыми шагами проходит вдоль длинного причала, и при виде сына на лице профессора появляется выражение такого отчаяния, какое Калле, Андерс и Ева Лотта даже не могли предположить в человеке.

Не хочу… не хочу… не хочу!… - кричит Расмус.

Петерс в ярости бьет его, чтобы заставить молчать, и Расмус кричит так, как никогда в жизни еще не кричал.

И тут вдруг на причале появляется Никке - они даже не видели, откуда он взялся. Лицо у него багровое, кулаки сжаты. Но он не двигается, он только неподвижно стоит и смотрит на Расмуса с неописуемым выражением скорби и сострадания в глазах.

Никке! - кричит Расмус. - Помоги мне, Никке! Никке, ты же слышишь…

И тут происходит нечто невообразимое. Словно огромный разъяренный бык, Никке бросается вперед и мчится вдоль причала. Он настигает Петерса возле самого самолета и, свирепо рыча, вырывает у него Расмуса из рук. Никке наносит Петерсу такой удар в подбородок, что тот, качаясь, едва удерживается на ногах. А прежде чем он снова обретает равновесие, Никке уже бежит изо всех сил обратно вдоль длинного причала.

Петерс кричит ему вслед, и Ева Лотта содрогается от ужаса, потому что более страшного крика она не слыхала никогда:

Никке, остановись! А не то стрелять буду!

Но Никке не останавливается. Он только крепче прижимает к груди Расмуса и мчится по направлению к лесу.

Тогда гремит выстрел. Еще один. Но Петерс явно слишком взволнован, чтобы тщательно прицелиться. Никке бежит дальше и вскоре исчезает в ельнике.

Вопль, который издает Петерс, вряд ли можно назвать человеческим. Вопль означает, что Блум и Сванберг должны следовать за шефом. И вот они все трое мчатся за беглецом.

Калле, Андерс и Ева Лотта по-прежнему остаются лежать за кустом, не спуская глаз с леса. Что происходит там, в ельнике? Когда ничего не можешь видеть, все кажется еще страшнее. Они слышат лишь ужасающий голос Петерса, который кричит и бранится, удаляясь все глубже в лесную чащу.

Тут Калле бросает взгляд в другую сторону. В сторону самолета. Там сидят профессор и пилот, охраняющий его и машину. Больше там никого нет.

Андерс, - шепчет Калле, - можно мне взять твой нож?

Андерс вытаскивает из-за пояса охотничий нож.

Что ты собираешься делать? - шепчет он. Калле пробует острие ножа.

Саботировать, - говорит он. - Помешать самолету подняться. Это единственное, что я сейчас могу придумать.

Для человека с проломленным черепом не так уж и плохо, - подбадривающе шепчет Андерс.

Калле раздевается.

Крикните несколько раз погромче, - чуть погодя говорит он Андерсу и Еве Лотте. - Пусть летчик посмотрит в вашу сторону.

И он пускается в путь. Крадучись, Калле делает большой круг между елями и приближается к причалу. А когда Ева Лотта и Андерс издают клич индейцев, он пробегает те немногие метры, которые остаются до причала, и соскальзывает в воду.

Он рассчитал правильно. Пилот бдительно смотрит в ту сторону, откуда доносится клич индейцев, и не видит, как мимо, словно молния, проносится тоненькое мальчишеское тело.

Калле плывет под причалом. Плывет беззвучно, как не раз плавал во время войны Роз. Вскоре он уже добрался до края причала и очутился у самого самолета.

Он осторожно выглядывает из воды и через открытую дверцу кабины видит летчика. Он видит и профессора, но что гораздо важнее - профессор видит его. Летчик неотрывно смотрит в сторону леса и не знает, что творится у него под носом. Калле поднимает нож и делает вид, что наносит несколько ударов, чтобы профессор понял, зачем он явился.

И профессор понимает. И догадывается также, что надо делать ему самому. Если Калле начнет орудовать ножом, в самолете, несомненно, раздастся шум, который не сможет не услышать пилот. Если его внимание не отвлечет еще худший шум с противоположной стороны…

Профессор берет на себя ответственность за этот шум. Он начинает кричать, скандалить и топать ногами. Пусть летчик думает, что он сошел с ума, - да, по правде говоря, просто чудо, что профессор еще не рехнулся.

При первых громких криках пленника пилот в ужасе вздрагивает. Он пугается от неожиданности. Потом свирепеет от испуга.

Заткнись! - говорит он с каким-то своеобразным иностранным акцентом. Он не очень хорошо знает шведский язык, но это выражение он запомнил.

Эй ты, заткнись! - повторяет он, и благодаря своеобразному акценту голос его звучит почти добродушно.

Но профессор продолжает кричать и топать ногами.

Я буду скандалить сколько вздумаю! - кричит он, чувствуя в эту минуту, как в самом деле приятно топать ногами и шуметь. Это успокаивает его напряженные нервы.

Эй ты, заткнись, - говорит летчик, - а не то я расквашу тебе нос!

Но профессор кричит не умолкая, а внизу, у самой воды, быстро и методично работает Калле. Совсем рядом с ним находится левый понтон самолета. И он раз за разом всаживает в него нож, ударяет всюду, куда только может добраться. Через множество маленьких дырок начинает просачиваться вода. Калле доволен своей работой.

«Да, да, в конце концов вам бы пригодился пуленепробиваемый металл, когда кругом все рушится», - думает Калле, плывя обратно под причалом.

Эй ты, заткнись! - снова довольно добродушно говорит пилот.

И на этот раз профессор слушается его.

Об этом Ева-Лотта не подумала. Так или иначе, она не собиралась совсем отказываться от своей блестящей идеи.

– Когда будет мой выход, один из вас станет конюхом, проведёт лошадь через зрительный зал на арену и поставит её под чердачным люком. А потом – хлоп! – я съеду ей на спину.

Подготовка развернулась полным ходом. Калле одолжил у отца брезенты. Андерс съездил на велосипеде за город на дровяной склад и купил там мешок опилок, чтобы посыпать арену. Затем привязали верёвку на чердаке, и трое артистов принялись съезжать вниз. Они так усердно упражнялись, что чуть не позабыли обо всём остальном. В самый разгар вдруг появился дядя Эйнар.

– Как это он целых полдня пробыл один? – шепнула Ева-Лотта мальчикам.

– А ну-ка, кто сбегает с письмом на почту? – крикнул дядя Эйнар.

Ребята переглянулись. Ни у кого из них не было особой охоты. Но тут в Калле заговорило чувство долга. Дядя Эйнар – личность подозрительная, а переписка подозрительных личностей требует контроля.

– Я сбегаю! – крикнул он.

Ева-Лотта и Андерс были приятно удивлены. Калле схватил письмо и помчался. Скрывшись из виду, он тотчас взглянул на адрес.

На конверте было написано: «Фрёкен Лола Хельберг, Стокгольм, до востребования».

«До востребования» означало, что адресат сам должен получить письмо на почтамте, это Калле знал.

«Подозрительно, – подумал Калле. – Почему он не пишет ей прямо на дом?»

Он достал свою записную книжку и раскрыл её. В верхней части страницы был «Список подозрительных лиц». Раньше этот список охватывал немалое количество «лиц», но потом Калле скрепя сердце вынужден был повычёркивать их одного за другим. Ему так и не удалось ни одного из них уличить в чём-либо преступном.

Теперь в списке числился всего один человек – дядя Эйнар. Его имя было подчёркнуто красным, а ниже аккуратно перечислялись приметы. За приметами следовал раздел: «Особо подозрительные обстоятельства», где значилось: «Имеет отмычку и карманный фонарик». У Калле, разумеется, тоже был карманный фонарик, но это же совсем другое дело!

Выудив из кармана огрызок карандаша, Калле прислонился к забору и дописал: «Ведёт переписку с фрёкен Лолой Хельберг, Стокгольм, до востребования». Затем он добежал до ближайшего почтового ящика и через минуту уже вернулся в «Калоттан» – так по зрелом размышлении решено было назвать новый цирк.

– А что это значит? – спросил дядя Эйнар.

– Неужели непонятно? «Ка» – Калле, «Лотт» – Ева-Лотта. «Ан» – Андерс, – ответила Ева-Лотта. – Кстати, вам нельзя смотреть, как мы репетируем.

– Очень жестоко с вашей стороны. Что же я буду целый день делать?

– Пойдите рыбку поудите, – предложила ему Ева-Лотта.

– Ты что, хочешь, чтобы у меня сделался нервный припадок?

«Чрезвычайно беспокойная натура», – подумал Калле.

Но Ева-Лотта была неумолима. Она безжалостно выпроводила дядю Эйнара, и репетиция цирка «Калоттан» продолжилась полным ходом. Андерса, как самого сильного и ловкого, выбрали директором цирка.

– Но и я тоже хочу немножко распоряжаться, – объявила Ева-Лотта.

– Ну уж нет. Раз я директор, значит, всё.

Директор Андерс твёрдо решил создать действительно хорошую акробатическую труппу и заставил Калле и Еву-Лотту тренироваться несколько часов подряд.

– Ну вот, – удовлетворённо сказал он под конец.

Ева-Лотта, одетая в голубой спортивный костюм, с гордой улыбкой выпрямилась. Она стояла одной ногой на плече Андерса, а другой на плече Калле. Мальчики в свою очередь упирались широко расставленными ногами в зелёную доску качелей, и Ева-Лотта очутилась на такой высоте, что ей даже стало немного не по себе. Но она бы скорее умерла, чем призналась, что у неё душа уходит в пятки, когда она смотрит вниз.

– Было бы здорово, если бы ты хоть немного постояла на руках, – выдавил из себя Андерс, силясь удержать равновесие. – Зрителям бы это понравилось.

– Было бы здорово, если бы ты посидел на своей собственной голове, – сухо ответила Ева-Лотта. – Зрителям бы это понравилось куда больше.

Внезапно в саду послышался ужасающий визг, душераздирающий вопль существа, попавшего в величайшую беду.

Ева-Лотта вскрикнула и с риском для жизни спрыгнула вниз.

– Ой, что это? – сказала она.

Все трое опрометью выбежали из цирка. В следующее мгновение навстречу им, сопровождаемый страшным грохотом, выкатился серый клубок. Это он издавал такие невероятные вопли. Так ведь это же Туссе, котёнок Евы-Лотты!

– Туссе, Туссе, что же это? – всхлипывала Ева-Лотта. Она схватила котёнка, хотя тот царапался и кусался. – Смотрите… Как не стыдно! Кто-то привязал эту штуку, чтобы напугать его до смерти!

К хвосту котёнка была привязана бечёвка, на которой болталась консервная банка.

Ева-Лотта разрыдалась.

– Если бы я только знала, кто это сделал, я бы…

Она подняла глаза. В двух шагах от неё стоял дядя Эйнар и весело смеялся.

– Ох, вот умора! – сказал он. – В жизни ещё так не смеялся!

Ева-Лотта шагнула к нему:

– Это вы сделали?

– Что – сделал? Нет, вы видали когда-нибудь такие прыжки? Зачем ты отвязала банку?

Ева-Лотта закричала и кинулась на него. Заливаясь слезами, она дубасила дядю Эйнара кулаками куда попало.

– Это ужасно, подло, я вас ненавижу!

Смех прекратился, лицо дяди Эйнара исказилось от злобы. Странная перемена испугала Калле и Андерса, неподвижно стоявших в стороне. Дядя Эйнар схватил Еву-Лотту за руки и прошипел:

– Потише, девчонка! Не то я из тебя яичницу сделаю!

Ева-Лотта прерывисто задышала. Руки её бессильно упали – так крепко стиснул их дядя Эйнар. Она смотрела на него со страхом. Он отпустил её и немного смущённо пригладил свои волосы. Потом улыбнулся и сказал:

– Что это на нас нашло? Схватились, точно боксёры! И вообще, о чём речь? По-моему, первый раунд ты выиграла по очкам, Ева-Лотта!

Ева-Лотта не произнесла ни слова. Она взяла котёнка, повернулась и ушла.

Калле никак не мог уснуть – комары в комнате не давали. И вот сейчас его опять разбудил какой-то крылатый паршивец.

– Кровососы! – пробормотал он. – И кто их только выдумал!

Он почесал подбородок. Потом взглянул на часы. Скоро час. Все порядочные люди в такое время давно уже спят!

«Кстати, – сказал он себе, – интересно, спит этот кошачий палач или нет?»

Он тихонько подошёл к окну и выглянул. В мансарде горел свет.

«Если бы он побольше спал, то, пожалуй, не был бы такой беспокойной натурой, – подумал Калле. – А если бы он не был такой беспокойной натурой, то, пожалуй, спал бы больше».

В этот момент свет в мансарде погас, словно дядя Эйнар услышал его. Калле уже собирался вернуться в постель, но тут произошло нечто неожиданное.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

ASTRID LINDGREN
Mästerdetektiven Blomkvist och Rasmus
1953

First published by Rabén & Sjögren Bokförlag, Stockholm

Masterdetektiven Blomkvist och Rasmus
© Text: Astrid Lindgren, 1953/Saltkråkan AB
© Городинская-Валлениус Н., перевод на русский язык, 2014
© Гапей А., иллюстрации, 2014
© Оформление, издание на русском языке. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2014
Machaon®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

* * *

1

Калле, Андерс, Ева-Лотта! Где вы там?
Сикстен внимательно наблюдал за чердаком пекарни, ожидая, что кто-нибудь из Белых роз вдруг высунет голову в чердачный люк и ответит на его призыв.
- А если вас там нет, то почему? - крикнул Йонте, убедившись, что Белые не подают признаков жизни.
- Вас там что, в самом деле нет? - нетерпеливо переспросил Сикстен.
Из чердачного люка высунулась белобрысая голова Калле Блюмквиста:
- Не-а, нас тут правда нет. Мы только притворяемся.
Но подобную тонкую иронию Сикстен не оценил.
- Эй, что вы там делаете? - пожелал он узнать.
- А сам-то ты как думаешь? - ответил Калле. - Может, мы здесь в дочки-матери играем?
- Да ведь от вас всего можно ожидать. Андерс и Ева-Лотта тоже там? - поинтересовался Сикстен.

Из люка показались ещё две головы.
- Не, нас тут тоже нет, - объявила Ева-Лотта. - А вам что нужно-то, Аленькие?
- Да надавать вам по шее чуток, - вполне дружелюбно ответил Сикстен.
- И узнать, как обстоят дела с Великим Мумриком, - добавил Бенка.
- Вы что, собираетесь тянуть до конца летних каникул? - спросил Йонте. - Спрятали вы его или нет?
Андерс проворно съехал вниз по канату, служившему Белым мгновенным средством передвижения с чердака на землю.
- Ясное дело, спрятали, - ответил он.
Потом подошёл к предводителю Алых, заглянул ему серьёзно так в глаза и произнёс, подчёркивая каждое слово:
- Птица чёрная и белая вьёт гнездо недалеко от заброшенной крепости. Ищите сегодня ночью!
- Да катись ты! - послышалось в ответ.
Однако вождь Алых тотчас собрал своих соратников и увёл их в укрытие за смородиновые кусты, чтобы обмозговать эту туманную «птицу чёрную и белую».
- А чего тут обсуждать, это же обыкновенная сорока, - заметил Йонте. - Мумрик лежит в сорочьем гнезде, это и ребёнку понятно.
- Конечно, малышка Йонте, это и ребёнку понятно, - раздался голос Ева-Лотты с чердака. - Надо же, даже такой несмышлёныш, как ты, и то сообразил, что к чему. Ты, верно, ужасно рад, ведь так, крошка Йонтик?
- А можно я пойду и отлуплю её как следует? - спросил Йонте своего вождя.
Но Сикстен счёл, что сейчас всего важнее Великий Мумрик, и Йонте пришлось отменить свою карательную экспедицию.
- «Недалеко от заброшенной крепости»… Это могут быть только развалины старого замка, - осторожно, чтобы не услышала Ева-Лотта, прошептал Бенка.
- Итак, в сорочьем гнезде возле развалин замка, - заключил Сикстен с довольным видом. - Бежим!
Садовая калитка захлопнулась за тремя рыцарями Алой розы с таким треском, что котёнок Евы-Лотты, мирно спавший на веранде, подскочил, насмерть перепугавшись.
В окне пекарни показалась добродушная физиономия булочника Лисандера.
- Скоро вы мне так всю пекарню обрушите, - посетовал он, обращаясь к своей дочери.
- Вы?! - возмутилась Ева-Лотта. - Мы, что ли, виноваты, что эти Алые носятся, как стадо бизонов? Мы, между прочим, так никогда не хлопаем.
- Да неужели? - усомнился булочник и протянул противень с аппетитными, сдобными булочками заботливым рыцарям Белой розы, никогда не хлопающих садовыми калитками.
Чуть погодя три Белые розы стремглав вылетели через упомянутую калитку и захлопнули её с таким грохотом, что пионы, полностью раскрывшиеся на цветочной клумбе, печально вздохнув, чуть не потеряли свои последние лепестки. Булочник тоже вздохнул. Как она сказала, Ева-Лотта? Бизоны? Ну да, так она и сказала!
Война Алой и Белой роз, вспыхнувшая тихим летним вечером, длилась уже третий год, и ни одна из воюющих сторон не выказывала признаков усталости. Наоборот, Андерс в качестве достойного примера приводил Тридцатилетнюю войну.
- Они же воевали столько лет, значит, и мы сможем, - заверял он с энтузиазмом.
Ева-Лотта смотрела на вещи более трезво.
- Ты только представь, - говорила она, - лежит в канаве сорокалетний толстый дядька и украдкой ищет Великого Мумрика. Да все мальчишки в городе засмеют тебя, старика!
Думать об этом было неприятно. Жутко было даже представить, что над тобой могут посмеяться, а ещё страшнее - что тебе будет сорок лет. Когда кругом счастливчики не старше пятнадцати! Андерс испытал заведомую неприязнь к тем, кто со временем займёт его излюбленные места для игр, его тайники, начнёт войну Роз да ещё будет иметь наглость насмехаться над ним. Над ним, кто был вождём Белой розы в то великое время, когда эти сопляки ещё не народились!

Да, слова Евы-Лотты заставили Андерса осознать, что жизнь коротка и глупо было бы не играть, пока такая возможность у них есть.
Калле захотелось утешить своего предводителя:
- Во всяком случае, никому и никогда не будет так интересно и весело, как нам, а такой войны Роз, как наша, этой мелюзге вовек не видать!
Ева-Лотта с ним согласилась: ничто не сравнится с войной Роз. Когда-нибудь они превратятся в жалких сорокалетних стариков, но им будет что вспомнить! О том, как летними вечерами они бегали босиком по мягкой траве Прерий, как приятно журчала под ногами в их речушке вода, когда, спеша на решающее сражение, они перебирались по её шатким мосткам, проложенным Евой-Лоттой… Они вспомнят, как ласково светило солнце в чердачное окно пекарни, и даже деревянный пол штаба Белой розы источал запахи лета. Да, война Роз - игра, которая отныне всегда будет ассоциироваться с летними каникулами, лёгким ветерком и ярким солнцем! Приход осени с её теменью и зимняя стужа означали в борьбе за Великого Мумрика безоговорочное перемирие. Как только начинался учебный год, все военные действия прекращались и не возобновлялись до тех пор, пока каштаны на Большой улице не расцветали вновь, а оценки, полученные за второе полугодие, не были подвержены критике строгих родительских глаз.

Но сейчас в разгаре было лето, и война Роз буйствовала, словно соревнуясь с настоящими розами, расцветающими в саду булочника. Полицейскому Бьёрку, который дежурил на Малой улице, сразу же стало ясно, что происходит, когда он увидел Алых, на всех парусах промчавшихся мимо него, а через несколько минут и Белых, с такой же бешеной скоростью устремившихся к развалинам замка. Прежде чем белокурая головка Ева-Лотты исчезла за ближайшим углом, она всё же успела крикнуть полицейскому: «Привет, дядя Бьёрк!» Он улыбнулся про себя: опять этот Мумрик! Не много же им нужно, чтобы не скучать! А всего-то камень, маленький такой камушек, но именно он был причиной бесконечной войны Роз. Вот так и бывает: много ли надо, чтобы разразилась война! И полицейский Бьёрк, подумав об этом, тяжело вздохнул. Потом в задумчивости перешёл через мост, чтобы получше разглядеть на том берегу автомобиль, припаркованный в неположенном месте. На полпути он остановился и всё в той же задумчивости посмотрел на воду, журчавшую мирно под пролётами моста.
Вон плывёт против течения, медленно покачиваясь на волнах, старая газета. Под заголовком, набранным жирным шрифтом, сообщается сенсационная новость, которая была свежей ещё вчера или позавчера, а может, и на прошлой неделе.
Полицейский Бьёрк рассеянно прочёл:

НЕПРОБИВАЕМЫЙ ЛЁГКИЙ МЕТАЛЛ - РЕВОЛЮЦИЯ В ВОЕННОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ
Шведский учёный разрешил проблему, над которой бились исследователи всего мира.

Бьёрк снова вздохнул. Вот если бы причиной всех войн были одни лишь мумрики! Кому бы тогда понадобилась военная промышленность?
Всё же надо взглянуть на стоявший не на месте автомобиль.

Они сразу кинутся искать на рябине за развалинами, - уверил всех Калле, подпрыгнув от удовольствия.
- Наверняка, - согласилась с ним Ева-Лотта. - Другого такого сорочьего гнезда нет и в помине.
- Вот поэтому я и положил туда коротенькое послание Алым, - сказал Андерс. - Когда они его прочтут, то жутко разозлятся. По-моему, нам стоит остаться и ждать их нападения здесь.
Прямо перед ними на фоне бледно-голубого неба на холме возвышались полуразрушенные своды старого замка. Замшелая угрюмая крепость уже несколько веков была заброшена и обречена на одиночество и упадок. А далеко внизу простирались городские строения, и только кое-где отдельные домишки в нерешительности, словно колеблясь, вскарабкались на холм повыше, чуть приблизившись к исполину на вершине. На полпути к развалинам, выше всех, стояла старинная вилла, наполовину скрытая разросшимися кустами боярышника, сирени и вишнёвыми деревьями.
Эту тихую идиллию окружал полуразвалившийся забор. Удобно привалившись к этому забору, Андерс принял решение ждать отступления Алых здесь.
- «Недалеко от заброшенной крепости», - сказал Калле и плюхнулся на траву рядом с Андерсом. - Это как посмотреть. Если, к примеру, сравнить с расстоянием до Южного полюса, то Мумрика можно было бы спрятать в окрестностях Хэсслехольма. А потом спокойно утверждать, что он находится «недалеко от заброшенной крепости».
- Чистая правда, - подтвердила Ева-Лотта. - Мы же не сказали им, что сорочье гнездо надо искать сразу за крепостью. Но Аленькие такие тугодумы, что им это невдомёк.
- Да они на коленях должны нас благодарить! - с горечью сказал Андерс. - Пусть скажут «спасибо», что мы не спрятали Мумрика в окрестностях Хэсслехольма! Вообще-то так и надо было сделать, а не укрывать его рядом с виллой доктора Эклюнда. Мы им ещё любезность оказали!
- До чего ж мы добрые! - рассмеялась довольная Ева-Лотта. И неожиданно добавила: - Смотрите-ка, на крыльце ребёнок сидит!
И правда, на ступеньках веранды сидел маленький мальчик. Этого было достаточно, чтобы Ева-Лотта на время забыла обо всём на свете, в том числе и о Великом Мумрике.
Надо сказать, что в жизни Евы-Лотты, доблестного, храброго воина, были минуты, когда она проявляла женскую слабость, сколь ни пытался вождь Белой розы убедить её, что во время войны это недопустимо. Андерс и Калле всякий раз приходили в немалое изумление, когда видели Еву-Лотту с маленькими детьми. Они оба считали, что малышня - существа на редкость наглые, надоедливые, к тому же всегда мокрые и сопливые. Но, похоже, для Евы-Лотты они все до единого были очаровательными сказочными эльфами. Как только она попадала под их волшебные чары, её худенькое, как у мальчишки, тело амазонки смягчалось, и она вела себя, по мнению Калле и Андерса, просто по-дурацки: тотчас простирала к малышу руки, начинала лепетать не своим голосом, полным каких-то странных, нежных звуков, от которых Андерса и Калле аж передёргивало. Лихую, задорную Еву-Лотту словно ветром сдувало.
Не хватало ещё, чтобы Алые застали её в момент подобной слабости, опасались Калле и Андерс. Не так-то просто будет смыть подобное пятно со щита Белой розы.
Ребёнок на ступеньках конечно же заприметил, что за калиткой происходит что-то необычное, и теперь неспешно вышагивал по садовой дорожке. Увидев Еву-Лотту, он резко затормозил.
- Здрасте, - произнёс он неуверенно.
Ева-Лотта стояла за калиткой «с идиотской улыбкой на лице», как сказал бы Андерс.
- Здравствуй, - ответила она. - Тебя как зовут?
Ребёнок рассматривал её, широко распахнув серьёзные тёмно-голубые глаза; судя по всему, «идиотская улыбка» не очень-то его привлекала.
- Расмус меня зовут, - сказал он и большим пальцем ноги стал рисовать по гравию дорожки.
Потом подошёл поближе, просунул свою курносую конопатую мордочку сквозь доски забора и увидел сидевших на траве Калле и Андерса. Его серьёзное личико озарилось широкой, радостной улыбкой.
- Здрасте, меня Расмус зовут, - сообщил он.
- Да мы уж слыхали, - снисходительно ответил Калле.
- А сколько тебе лет? - спросила Ева-Лотта.
- Пять. А на будущий год будет шесть. А тебе сколько?
Ева-Лотта рассмеялась.
- На будущий год я уже буду старой тёткой. А вообще-то что ты здесь делаешь? Живёшь у Эклюндов?
- Не-а. Я живу у моего папы.
- А он живёт в этой Эклюндской вилле? - снова спросила Ева-Лотта.
- Ясное дело, живёт, - обиделся Расмус. - Иначе я не мог бы у него жить. Непонятно, что ли? - сказал он, как отрезал.
- Логика железная, Ева-Лотта, - заметил Андерс.
- Её зовут Эва-Лотта? - спросил Расмус, указав на Еву-Лотту большим пальцем правой ноги.
- Да, её зовут Эва-Лотта, и она говорит, что ты симпатяга, - совсем не обидевшись, ответила Ева-Лотта.
Поскольку Алых на горизонте ещё не было, Ева-Лотта быстро перелезла через калитку, чтобы быть поближе к симпатичному мальчугану. Расмус не мог не заметить, что хотя бы один человек из этой компании проявил к нему некий интерес, и потому решил тоже быть вежливым. Оставалось только найти подходящую тему для разговора.
- Мой папа делает железки, - подумав, сообщил он.
- Железки? - переспросила Ева-Лотта. - Он кровельщик?
- Нет, он профессор, который делает железки.
- Вот здорово! - обрадовалась Ева-Лотта. - Значит, он может что-нибудь сделать и для моего папы. Видишь ли, мой папа - пекарь, и ему просто необходимо много противней, а они, как известно, из железа.
- Я могу попросить его сделать железные противни для твоего папы, - любезно пообещал Расмус и сунул свою ладошку в руку Евы-Лотты.
- Слушай, Ева-Лотта, оставь ты этого младенца, - проворчал Андерс. - Алые вот-вот появятся!
- Да успокойся ты! - парировала Ева-Лотта. - Я им первая по шее надаю.
Расмус посмотрел на Еву-Лотту с восхищением.
- Кому ты надаёшь по шее? - переспросил он.
И Ева-Лотта рассказала Расмусу о славной войне Алой и Белой розы. О диких гонках по улицам и переулкам, об опасных заданиях и тайных приказах, о захватывающих ночных приключениях. А ещё о высокочтимом Великом Мумрике и о том, что Алые скоро появятся, злющие, как шершни, и какая тогда разразится великолепная битва.

И тут Расмус понял, наконец-то он понял, в чём смысл жизни. В том, чтобы стать Белой розой. И правда, что может быть чудеснее этого! И тогда в его пятилетней душе зародилось непреодолимое желание стать похожим на Еву-Лотту, Андерса или на этого… как его… Калле! Быть таким же большим и сильным, давать отпор Алым, бросать воинственный клич и всё такое. Он умоляюще посмотрел на Еву-Лотту и просительно сказал:
- Эва-Лотта, а можно я тоже буду Белая роза?
Ева-Лотта мягко щёлкнула мальчугана по веснушчатому носу.
- Да нет, Расмус, ты ещё маленький, нос не дорос!
О, лучше бы она этого не говорила! Расмус не на шутку рассердился. Его охватил великий гнев, когда он услышал эти ненавистные слова: «Ты ещё маленький». Как же они ему надоели! Он зло посмотрел на Еву-Лотту.
- По-моему, ты просто глупая, - заключил он и махнул на неё рукой. Лучше он пойдёт и спросит, нельзя ли ему стать Белой розой, у тех двух мальчиков.
Калле и Андерс стояли у калитки и с интересом смотрели в сторону дровяного сарая.
- Эй, Расмус, чей это мотоцикл? - спросил тот, кого звали Калле.
- Папин, конечно.
- Надо же! - сказал Калле. - Профессор, а на мотоцикле ездит, это что ж такое? Борода небось в колёсах застревает.
- Какая ещё борода? - рассердился Расмус. - Нет у него никакой бороды.
- То есть как это нет? - удивился Андерс. - У всех профессоров есть борода.
- А вот и нет, - отрезал Расмус и с достоинством, не торопясь зашагал назад к веранде. Эти трое все дураки, что с ними разговаривать!
Когда он уже был на веранде, в безопасности, он обернулся и крикнул троице за забором:
- Ну вас, до чего ж вы глупые! Мой папа - профессор без бороды, и он делает железки.
Все трое весело смотрели на маленькую сердитую фигурку на веранде. Никто из них не хотел обидеть мальчугана. И Ева-Лотта уже готова была бежать к Расмусу, чтобы утешить, но вдруг остановилась, потому что за спиной у мальчика распахнулась дверь, и на веранду вышел загорелый молодой мужчина лет тридцати. Он легко подхватил Расмуса и забросил его себе на плечо.
- Ты абсолютно прав, Расмус, твой папа - профессор без бороды, и он делает железки.
Мужчина шёл по дорожке с Расмусом на плече, и Ева-Лотта даже чуточку струхнула, ведь она находилась в чужом саду.
- Теперь видишь, что нет у него никакой бороды! - торжествующе крикнул Расмус, в то время как Калле нерешительно топтался у калитки. - И на мотоцикле он ездит очень даже хорошо!
На мгновение Расмус вдруг представил своего папу с длинной волнистой бородой, путающейся в колёсах. Зрелище не из приятных!
Калле и Андерс учтиво поздоровались.
- Расмус говорит, что вы делаете железки, - изрёк Калле, чтобы хоть как-то покончить с бородой.
Профессор рассмеялся:
- Пожалуй, можно сказать и так. Железки… лёгкий металл… Я, видите ли, кое-что изобрёл.
- А что вы изобрели? - поинтересовался Калле.
- Я придумал способ делать лёгкий металл непробиваемым, - объяснил профессор. - Расмус называет это «делать железки».
- Постойте-ка, а я ведь читал об этом в газете, - оживился Андерс. - Выходит, вы знаменитость?
- Ещё бы! Конечно, он знаменитость, - подтвердил Расмус с высоты своего положения. - И бороды у него нет. Во как!
Профессор не стал вдаваться в детали своей известности-знаменитости и просто сказал:
- Пойдём-ка, Расмус, завтракать. Я тебе ветчину поджарю.
- А я не знала, что вы живёте в нашем городе, - заметила Ева-Лотта.
- Мы живём здесь только летом, я снял этот дом на лето.
Расмус пояснил:
- Мы с папой будем жить на даче, пока мама в больнице. Мы здесь совсем одни живём. Во как!

2

Родители часто становятся помехой, когда тебе предстоит ответственное сражение. Они вмешиваются в ход событий самыми разными способами. Бакалейщику Блюмквисту, например, ни с того ни с сего вдруг взбрело в голову, будто его сынок Калле непременно должен помогать ему в магазине. У почтмейстера то и дело возникали нелепые идеи, что не мешало бы Сикстену подмести садовые дорожки и постричь газоны. И хотя Сикстен пытался убедить отца, что дикорастущий сад куда красивее, все его попытки были тщетны. Почтмейстер только непонимающе качал головой и молча тыкал пальцем в газонокосилку.
Но всех упрямее и требовательнее оказался сапожных дел мастер Бенгтсон. Поскольку сам он зарабатывать на хлеб начал довольно рано, с тринадцати лет, то считал, что и Андерсу давно пора заняться делом. Отец хотел, чтобы сын пошёл по его стопам, а потому во время летних каникул настойчиво пытался удержать его в своей мастерской. Но со временем Андерс изобрёл особый метод, позволявший ему избегать нежелательной отцовской опеки. И когда сапожник приходил в мастерскую, чтобы посвятить старшего сына в тайны своего ремесла, табуретка, на которой Андерсу надлежало сидеть, чаще всего оказывалась пустой.
И только отец Евы-Лотты проявлял истинную человечность.
- Если тебе весело и интересно и ты не очень-то будешь безобразничать, то я не буду вмешиваться в твои дела, - сказал булочник и по-отечески потрепал Еву-Лотту по светлой головке.
- Эх, мне бы такого папашу! - вздохнув, сказал Сикстен горестно, но громко, чтобы перекричать треск газонокосилки. Уже второй раз за короткое время безжалостный отец заставлял его работать в саду.
Бенка и Йонте толклись возле забора и с сочувствием наблюдали за Сикстеном, который трудился в поте лица. Они пытались его утешить, наперебой рассказывая о собственных горестях. Бенка, бедняга, всё утро собирал смородину, а Йонте нянчил своих младших сестрёнок и братишек.
- Ведь если так и дальше пойдёт, придётся нам Белых бить по ночам, - возмущённо заключил Сикстен. - Днём ни минуты свободной нет, едва успеваем сделать самое неотложное.
Йонте кивнул в знак согласия:
- Вот именно. Может, сегодня ночью их и поколотить?
Сикстен мгновенно оттолкнул от себя косилку:
- А ты не дурак, Йонте! Пошли в штаб, будем держать военный совет.
В гараже, в штаб-квартире Алых, был составлен план ночного сражения, после чего Бенку отправили к Белым бросить вызов от предводителя Алых.
Андерс с Евой-Лоттой сидели в беседке булочника, ожидая, когда же наконец закроется «Бакалейная торговля Блюмквиста» и Калле освободится. Чтобы хоть как-то убить время, они играли в крестики-нолики и лакомились сливой. От тёплого июльского солнца вождь Белых роз разомлел и выглядел совсем не воинственно. Но при виде Бенки оживился. Тот бежал по доске, брошенной Евой-Лоттой, так быстро, что вода разлеталась в стороны от его босых ног. В руках у него была бумага, и эту бумагу Бенка, сдержанно поклонившись, вручил вождю Белых, а сам тотчас отбыл тем же путём, каким и прибыл.
Андерс выплюнул сливовую косточку и громко прочёл:

Сегодня ночью при свете луны в крепости моих предков состоится пир горой. Ибо Алая роза будет праздновать освобождение из плена неверных Великого благородного Мумрика.
Предупреждаем: не мешайте нам!!!
Все ползучие гады из Белой розы будут беспощадно стёрты с лица земли.

Благородный Сикстен, вождь Алой розы

Внимание:
В 12 часов ночи в развалинах замка!

Андерс и Ева-Лотта, довольные, смотрели друг на друга и ехидно улыбались.
- Пошли, надо предупредить Калле, - сказал Андерс, засовывая послание в карман. - И запомни мои слова: наступает ночь длинных ножей.

«При свете луны» городок спал глубоко и безмятежно, не подозревая о наступлении ночи длинных ножей. Полицейский Бьёрк медленно прохаживался вдоль опустевших улиц и тоже ничего такого не подозревал. Кругом царила тишина. Единственное, что он слышал, - это свои собственные шаги по булыжной мостовой. Городок спал, утопая в лунном свете, и этот ясный свет хранил тайну о ночи длинных ножей. Но вокруг спящих домов и садов залегли глубокие тени. Будь полицейский Бьёрк повнимательнее, он непременно заметил бы, что в темноте что-то происходит, как кто-то крадётся и шепчется. Он услышал бы, как осторожно открылось окно в доме булочника Лисандера, и увидел бы, как оттуда вылезла Ева-Лотта и спустилась по приставной лестнице. А ещё он услышал бы, как Калле просвистел сигнал Белой розы за углом своего дома, и увидел бы, как Андерс промелькнул и скрылся в спасительной тени сиреневого куста.
Но полицейский Бьёрк устал: он хотел спать и мечтал лишь об одном - чтобы поскорее закончилось дежурство, потому и не понял, что это была ночь длинных ножей.
Бедные, ничего не подозревавшие родители Белых и Алых роз мирно спали в своих постелях. Никому из Роз и в голову бы не пришло поинтересоваться их мнением об этих ночных рейдах. Но Ева-Лотта на случай, если кто-нибудь обнаружит её исчезновение, всё же оставила записочку на своей подушке, вполне успокаивающую, на её взгляд. Вот что там было написано:

Привет! Не поднимайте шума!
Я просто ушла воевать и думаю, что скоро буду дома.
Тра-ля-ля.

- Это простая мера предосторожности, - пояснила Ева-Лотта Андерсу и Калле, когда они карабкались вверх по крутому склону к развалинам замка.
Часы на ратуше как раз пробили двенадцать. Пора!
- «Крепость моих предков», вот умора! - ухмыльнулся Калле. - Что этот Сикстен выдумывает? Насколько мне известно, почтмейстеры никогда здесь не жили.
Развалины замка, освещённые луной, были перед ними и ничего «почтового» собой не представляли.
- Обычное «алое» хвастовство, непонятно, что ли, - сказал Андерс. - Их надо проучить! Да и Мумрика они нашли…

В глубине души Андерс нисколько не огорчался из-за того, что Алые всё-таки обнаружили сорочье гнездо и забрали себе Мумрика. Для продолжения войны Роз было необходимо, чтобы Мумрик время от времени менял своих владельцев.
Запыхавшись после трудного восхождения, все трое остановились передохнуть у входа в замок. Они стояли, прислушиваясь к тишине, и им подумалось, что там, под сводами старого замка, жутковато и опасно.
Вдруг в темноте раздался таинственный голос:
- Начинается сражение Белой и Алой розы, и смерть поглотит тысячи тысяч душ и унесёт их в своё чёрное царство!
За этим последовал резкий, жуткий смех, эхом отразившийся в каменных стенах. И снова тишина, ужасающая тишина… словно тот, кто смеялся, внезапно был сам охвачен страхом перед чем-то неизвестным, притаившимся в темноте.
- Война и победа! - решительно прокричал Андерс и ринулся сломя голову в развалины.
Калле и Ева-Лотта бросились вслед. При свете дня они бывали здесь бесчисленное множество раз, а вот ночью - никогда. Был даже один незабываемый случай, когда они оказались запертыми в подземелье старого замка. Тогда, конечно, было страшновато, но они что-то не припомнят, чтобы было так жутко, как теперь, - среди ночи, в кромешной тьме, тут ведь всякое может случиться… Что там Алые! Ну выскочат, напугают, да это и не страшно совсем… А вот если привидения, духи всякие вздумают мстить за то, что они потревожили их ночной покой? Когда меньше всего этого ждёшь, вдруг высунется из какой-нибудь дыры в стене костлявая рука и схватит тебя за горло…

Астрид Линдгрен

Суперсыщик Калле Блумквист

II. Суперсыщик Калле Блумквист рискует жизнью

Ты не в своем уме, - сказал Андерс. - Ты абсолютно не в своем уме! Опять размечтался? Валяешься тут!… Тот, кто был абсолютно не в своем уме, быстро вскочил с зеленой лужайки и оскорбленно уставился на парочку у забора. Светлая как лен челка свисала ему на лоб.

Миленький, добренький, славный Калле, - сказала Ева Лотта. - У тебя будут пролежни, если ты не прекратишь изо дня в день валяться под грушей и глазеть в газеты, вытаращив глаза. Лето ведь длинное-предлинное!

Я вовсе не валяюсь тут изо дня в день, да и не глазею, - сердито возразил Калле.

Да, Ева Лотта, не преувеличивай, пожалуйста! - сказал Андерс. - Разве ты не помнишь воскресенье в начале июня? В тот день Калле ни разу не прилег под грушей и ни разу за весь день не был сыщиком! Воры и убийцы могли тогда бесчинствовать вовсю!

Да, вспомнила, - подыграла ему Ева Лотта. - У воров и убийц в начале июня и в самом деле было счастливое воскресенье, настоящий праздничный день!

Убирайтесь к дьяволу! - послал их Калле.

Да, как раз туда мы и собирались, - сознался Андерс. - Но мы хотели и тебя взять с собой. Если только воры и убийцы смогут хоть часок, или около того, обойтись без твоего присмотра.

Ой, что ты! Они никак не смогут! - радостно и бессердечно дразнила приятеля Ева Лотта. - Их надо пасти, как маленьких детей.

Калле вздохнул. Безнадежно, абсолютно безнадежно. Суперсыщик Блумквист! Вот он кто! И он требует уважения к своей профессии! Но где оно - это уважение? Ни от Андерса, ни от Евы Лотты он его не видит. А ведь прошлым летом он, абсолютно один, что легко доказать, выследил трех похитителей драгоценностей! Да, конечно, Андерс и Ева Лотта помогли ему, но все-таки это он, Калле, благодаря своей проницательности и умению наблюдать напал на след мошенников.

В тот раз Андерс и Ева Лотта поняли, что он в самом деле сыщик, знающий свое дело. А теперь дразнят его так, словно этого никогда и не было. Словно вообще на свете нет никаких преступников, за которыми нужен глаз да глаз. Словно Калле какой-то болван-мечтатель, голова которого набита глупыми бреднями.

Прошлым летом вы не очень-то важничали и задирались, - сказал он, возмущенно сплюнув на лужайку. - Когда мы захватили воров, никто не жаловался на суперсыщика Блумквиста!

Да и сейчас никто на тебя не жалуется, - возразил Андерс. - Но неужели ты не понимаешь, что такое случается раз в жизни! Этот город тихо стоит тут с четырнадцатого века, и до сих пор, насколько мне известно, здесь не нашлось ни одного преступника, кроме все тех же похитителей драгоценностей. С тех пор прошел год, а ты по-прежнему валяешься под грушей и решаешь разные криминальные загадки. Калле, миленький, прекрати это! Поверь мне: куча мошенников не может появиться так сразу.

И всему есть свое время, ты это знаешь, - добавила Ева Лотта. - Когда-то надо охотиться на мошенников, а когда-то и делать отбивные из Алых.

Отбивные из Алых - вот это да! - воскликнул с энтузиазмом Андерс. - Алые Розы снова объявили нам войну. Час тому назад явился Бенка и принес грамоту, в которой нам объявляют войну. Читай сам!

Вытащив из кармана большой плакат, он протянул его Калле. И Калле прочитал:

«ВОЙНА! ВОЙНА!
Спятившему предводителю преступного клана, именующего себя Белой Розой.
Тем самым ставится в известность, что во всем государстве Швеции не найдется ни одного крестьянина, у которого был бы поросенок хотя бы приблизительно такой же глупый, как предводитель Белой Розы. Свидетельством этого является следующее: встретив вчера высочайшего из Алых и всеми почитаемого их предводителя посреди большой площади, вышеуказанный подонок не соблаговолил уступить ему дорогу, а в своей неизмеримой дурости позволил себе толкнуть нашего благороднейшего и высокочтимого предводителя и разразиться мерзкими оскорблениями в его адрес. Этот позор может быть смыт только кровью.
Теперь снова начинается война между Алой и Белой Розами. И тысячи тысяч душ, пойдут на смерть во мраке ночи.
Сикстен, дворянин и предводитель Алой Розы».

А теперь дадим им по кумполу! - сказал Андерс. - Идешь с нами?

Калле усмехнулся, он был доволен. От войны с Алыми, которая с недолгими промежутками бушевала уже много лет, добровольно не отказываются. Она вносила напряженный интерес и увлекательность в их летние каникулы, которые иначе могли бы показаться чуть однообразными. Кататься на велосипеде и плавать, поливать клубнику, исполнять разные поручения в отцовской бакалейной лавке, сидеть на берегу реки и удить рыбу, торчать в саду у Евы Лотты и гонять мяч - этим время не заполнишь! Ведь летние каникулы такие длинные!

Да, летние каникулы, к счастью, были длинными. И, по мнению Калле, это было самое лучшее изобретение на свете. Правда, невозможно даже представить, чтобы такое придумали взрослые! Фактически они позволяли тебе два с половиной месяца болтаться на солнышке, ничуть не беспокоясь ни о Тридцатилетней войне, ни о чем-либо другом в этом же роде. Ну просто нисколечки! Вместо зубрежки можно было посвятить себя войне Роз, что куда приятней!

Еще бы не пойти! - ответил Калле. - Спрашиваешь!

Учитывая, что с преступниками в последнее время было туговато, великий сыщик Блумквист был даже рад ненадолго освободиться и посвятить себя более благородной войне, которую снова развязали Алые. Интересно поглядеть, какую кашу заварили они на этот раз.

Отправлюсь-ка я в небольшую разведку, - сказал Андерс.

Давай! - согласилась Ева Лотта. - Стартуем через полчаса. А я пока что наточу кинжалы.

В словах ее им послышалась внушительность и угроза. Андерс и Калле одобрительно кивнули. Ева Лотта - настоящая воительница, на которую можно положиться!

Кинжалы, которые предстояло наточить, были всего-навсего ножами для хлеба пекаря Лисандера, но все-таки! Ева Лотта обещала папе, прежде чем уйти, повертеть для него точильный камень. Стоять на жгучем июльском солнцепеке и вертеть тяжелый точильный камень - дело трудное. Но если представить себе, что ты делаешь эту адскую работу потому, что точишь необходимое оружие против Алых, то становится гораздо легче.

Тысячи тысяч душ пойдут на смерть во мраке ночи, - бормотала про себя Ева Лотта, стоя у точильного камня; она так усердно вертела его, что пот выступил у нее на лбу, а светлые волосы завились колечками у висков.

Что ты сказала? - спросил пекарь Лисандер, поднимая глаза от ножей.

Ничего.

Но ведь я что-то такое слышал, - произнес пекарь, пробуя пальцем острие ножа. - Ну ладно, тогда беги!

И Ева Лотта помчалась. Она быстро пролезла в дырку забора, отделявшего ее сад от сада Калле. Там в одном месте не хватало доски. Никто и вспомнить не мог, когда она была, и, несомненно, ее не будет до тех пор, пока Ева Лотта и Калле этого не захотят. Им очень нужен был этот обходной путь.

Случалось так, что бакалейщик Блумквист, человек аккуратный, время от времени говорил пекарю Лисандеру, когда они вместе сиживали в беседке пекаря по вечерам:

Послушай-ка, братец, может, заделаем этот забор? По-моему, дыра эта придает забору какой-то неряшливый вид…

И всякий раз пекарь отвечал:

О, подождем, пожалуй, пока ребята вырастут так, что застрянут в этой дыре.

Несмотря на то что Ева Лотта усердно поглощала булочки, она по-прежнему оставалась худой как щепка, и для нее не составляло ни малейшего труда пролезать через узкую дыру в заборе…

С дороги послышался свист: Андерс, предводитель Белой Розы, вернулся из разведки.

Они сидят в своей штаб-квартире, - крикнул он. - Вперед! На битву! К победе!!!

Когда Ева Лотта убежала вертеть точильный камень, а Андерс ушел в разведку, Калле снова занял свое прежнее место под грушей. Прежде чем разразится война Роз, он решил использовать короткую передышку перед битвой для важной беседы.

Да, он вел беседу, хотя поблизости не было ни одной живой души.

Сыщик Блумквист разговаривал со своим воображаемым собеседником. Это был дорогой его сердцу спутник жизни, существовавший уже много лет. О, какой удивительный человек был этот собеседник! Он относился к выдающемуся детективу с глубоким уважением, которое тот, видимо, заслуживал и которое столь редко выказывали ему другие, а меньше всего Андерс и Ева Лотта. И как раз в ту минуту собеседник сидел у ног выдающегося сыщика, благоговейно внимая каждому его слову.

Господин Бенгтссон и фрекен Лисандер проявляют достойную сожаления nonchalans к преступности в нашем обществе, - заявил господин Блумквист, серьезно глядя в глаза своему воображаемому собеседнику. - Временное затишье существует, очевидно, для того, чтобы заставить их утратить всю свою бдительность. Они не понимают, сколь обманчиво подобное спокойствие!

Неужели? - спросил воображаемый собеседник, в голосе которого прозвучал неподдельный испуг.

Да, подобное спокойствие обманчиво, - настойчиво повторил суперсыщик Блумквист. - Этот очаровательный мирный городок, это сверкающее летнее солнце, этот идиллический покой - бац! В любую минуту все может перемениться, а преступление в любую минуту бросить свою устрашающую тень на всех нас.

Воображаемый собеседник задохнулся от ужаса.

Господин Блумквист, вы пугаете меня, - сказал он, бросая вокруг испуганные взгляды, словно для того, чтобы увидеть, не подстерегает ли их за углом какое-либо преступление.

Предоставьте все это мне, - предложил ему сыщик. - Не беспокойтесь! Я - на страже.

Воображаемый собеседник был так растроган, так благодарен, что едва мог говорить; от волнения он даже начал заикаться. К тому же его бессвязные изъявления благодарности были внезапно прерваны боевым кличем Андерса, стоявшего у калитки:

Вперед! На битву! К победе! - И суперсыщик Блумквист вскочил, словно его ужалила оса. Нельзя, чтобы его вновь обнаружили под грушей.

Прощайте! - сказал он воображаемому собеседнику.

Калле чувствовал, что прощается с ним на довольно долгий срок. Война Роз не оставит ему много времени для того, чтобы он, полеживая на зеленой лужайке, рассуждал о преступности. Да это и хорошо. Откровенно говоря - пустое дело ловить преступников в этом городе. Подумать только! Целый год прошел с тех пор, как поймали грабителей!… Воистину, добро пожаловать, война Алой и Белой Розы!

Однако воображаемый собеседник долго и тревожно смотрел ему вслед.

Прощайте, - снова повторил суперсыщик. - Я призван на военную службу. Но вы не беспокойтесь. Я не склонен думать, будто именно сейчас может случиться что-нибудь серьезное.

Не склонен думать! Не склонен думать! Вот бежит суперсыщик, которому следует охранять безопасность общества, вот он бежит, весело насвистывая, и его босые загорелые ноги усердно топчут садовую дорожку, когда он мчится к Андерсу и Еве Лотте.

Не склонен думать! На этот раз вы ошиблись, господин суперсыщик!

В нашем городе всего две улицы - одна центральная, а другая задворки, - так объявлял, бывало, пекарь Лисандер всем, кто приезжал в их город из других мест. И пекарь был прав. Стургатан и Лильгатан - вот все, что там было, да еще площадь Стура Торьет . Остальную часть города составляли маленькие, вымощенные булыжником переулки и тупички, расположенные на холмах и ведущие вниз, к реке. Или вдруг неожиданно оканчивающиеся у какого-то старого обветшалого дома, который по праву своего почтенного возраста упрямо стоял, загораживая дорогу и сопротивляясь всяким попыткам современной перепланировки города. На окраинах можно было, вероятно, найти одну или две спланированные по-современному одноэтажные виллы, утопавшие в великолепных садах, но это было исключением. Большинство садов, как и у пекаря, изрядно заросло старыми шишковатыми яблонями и грунтами или же было покрыто отслужившими свой век лужайками, которые никогда не подстригались. Большинство домов тоже было того типа, что и у пекаря, - большие деревянные строения, которые архитектор прежних времен, одержимый безумной страстью к красоте, разукрасил совершенно неожиданными балкончиками, зубцами и башнями. Красивым этот город, строго говоря, не был, но отличался каким-то старинным домашним уютом и покоем. А возможно, в известном смысле и какой-то прелестью. Во всяком случае в такой вот теплый июльский день, когда розы, и левкои, и пионы цвели во всех садах, а пышные кроны лип на Лильгатан отражались в реке, которая медленно и задумчиво текла по своему руслу.

Когда Калле, и Андерс, и Ева Лотта бежали вдоль берега реки по дороге в штаб-квартиру Алых, они вовсе не задавались вопросом: красив их город или нет? Они знали лишь, что он замечательно хорош как поле военных действий Алых и Белых Роз. Там было столько закоулков, чтобы прятаться, заборов, чтобы перелезать через них, маленьких извилистых переулочков, чтобы отвязаться от преследователей, крыш, чтобы туда взбираться, а также дровяников и разных служб в усадьбах, чтобы забаррикадироваться изнутри. И до тех пор, пока город обладал такими исключительными преимуществами, ему вовсе не нужна была красота. Достаточно того, что солнце светит, а на булыжниках, которыми вымощены улицы, так тепло и приятно ступать босыми ногами. Ощущение было такое, словно в каждой клеточке вашего тела поселилось лето. Чуть гнилостный запах реки, который то тут, то там смешивался со случайными ароматами роз, доносившимися из какого-нибудь ближайшего сада, был приятен, и от него также веяло летом. А киоск на углу улицы, где продавалось мороженое, по мнению Калле, Андерса и Евы Лотты, очень украшал город. Большей красоты здесь и не требовалось.

Они купили себе по порции мороженого за двадцать пять эре каждая и снова двинулись в путь. Чуть дальше, у речного моста, медленно шел патрулировавший улицу полицейский Бьёрк. Пуговицы его мундира сверкали.

Привет, дядя Бьёрк! - закричала Ева Лотта.

И вам привет! - поздоровался полицейский. - Привет, суперсыщик! - добавил он, дружески потрепав Калле по затылку. - Нет ли сегодня каких-нибудь новых преступлений?

По лицу мальчика было видно, что он оскорблен. Ведь дядя-то Бьёрк прошлым летом был вместе с ними и пожинал плоды охоты Калле за преступниками. Так что ему-то уж, в самом деле, так шутить не пристало.

Нет, сегодня никаких новых преступлений не было, - ответил вместо Калле Андерс. - Все воры и убийцы получили приказ прекратить свою деятельность до завтрашнего дня, потому что сегодня у Калле времени для них нет.

Не-а, сегодня мы отрежем уши Алым, - сказала Ева Лотта, чарующе улыбаясь полицейскому Бьёрку.

Он ей очень нравился.

Ева Лотта, иногда мне кажется, что тебе следовало бы стать чуточку более женственной, - заметил Бьёрк, огорченно глядя сверху вниз на тоненькую загорелую амазонку, которая, стоя у водостока, пыталась, играя, поймать на согнутый большой палец ноги пустую коробку из-под сигарет. Ей это удалось. Бах! Сильный удар ноги - и коробка из-под сигарет летит вниз, в реку.

Женственной, о да, но только по понедельникам - непременно, - заверила его Ева Лотта и мило улыбнулась всем своим прелестным личиком. - Привет, дядя Бьёрк, а теперь нам пора отчаливать.

Мост через реку представлял собой большое искушение всякий раз, когда надо было переходить через него. Разумеется, его можно было пересечь в обычном порядке. Но там были перила, совсем узенькие перила. И если перебираться через мост, балансируя на этих перилах, то где-то в животе приятно замирает… Потому что ведь может статься, что плюхнешься вниз, прямо в реку. Само собой, это ни разу еще не случалось, несмотря на многочисленные длительные упражнения на перилах моста. Но кто его знает, никогда ни в чем нельзя быть уверенным. И хотя они очень спешили отрезать уши Алым - дело-то было абсолютно неотложное, - они все - и Калле, и Андерс, и Ева Лотта - сочли, что у них есть еще время для небольшого циркового номера… Разумеется, это было строго запрещено, но полицейский Бьёрк исчез и больше не видно было ни души.

Да нет, одна душа была. Именно в этот момент, когда они целеустремленно карабкались на перила и у них в животе появился леденящий холодок, на противоположной стороне моста показался, ковыляя, старик Грен. На старика Грена никто не обращал внимания. Остановившись перед ребятами, он вздохнул и сказал со своим обычным отсутствующим видом:

Да, да, веселые забавы у деток! Веселые, невинные забавы у деток, да, да!

Старик постоянно повторял эти слова. Иногда дети передразнивали его. Но, разумеется, он никогда этого не слышал. Когда же Калле по ошибке попадал футбольным мячом прямо в витрину папы Блумквиста, или когда Андерс сваливался с велосипеда, угодив лицом прямо в куст крапивы, случалось, что Ева Лотта, вздыхая, говорила:

Да, да, веселые забавы у деток, да, да! Они удачно добрались до передней части моста.

И на этот раз никто из них не свалился. Андерс оглянулся, не заметил ли кто-нибудь их фокусы. Но Лильгатан по-прежнему была пуста. Только где-то вдали шел старик Грен. Его ковыляющую походку нельзя было спутать ни с какой другой.

Никто так странно не ходит, как Грен, - сказал Андерс.

Грен вообще чудной, - заметил Калле. - Но, может, и станешь чудным, если ты так одинок на свете.

Бедняга, - пожалела Грена Ева Лотта. - Подумать только: жить в такой жуткой лачуге, и никто у тебя не уберет, не сварит еду и вообще ничего тебе не сделает.

Чепуха, с уборкой, верно, можно и самому справиться, - после зрелого размышления сказал Андерс. - И я ничего не имел бы против того, чтобы побыть немного одному. По крайней мере тогда оставят в покое модель, которую ты изготовил.

Андерс вынужден был ютиться со множеством маленьких братьев и сестер в крошечной квартирке, и сама мысль о том, чтобы иметь целый дом в собственном распоряжении, была для него не так уж отвратительна.

О, ты бы стал от такой жизни чудным через неделю, - сказал Калле. - Я имею в виду - еще более чудным, чем ты есть. Таким же чудным, как Грен.

Папа недолюбливает этого Грена, - сообщила Ева Лотта. - Он говорит, будто Грен ростовщик, процентщик.

Ни Андерс, ни Калле не знали, что такое ростовщик, но Ева Лотта объяснила им:

Папа говорит, что это такой человек, который одалживает деньги людям, которым они нужны.

Да, но это, верно, здорово с его стороны, - сказал Андерс.

Нет, вовсе нет! - возразила Ева Лотта. - Понимаешь, это происходит так. Предположим, тебе необходимо одолжить двадцать пять эре, тебе эти двадцать пять эре до зарезу нужны для чего-нибудь…

На мороженое, - предположил Калле.

Попал в точку, - сказал Андерс. - Я уже чувствую, что мне оно необходимо.

Да, так вот, тогда ты идешь к Грену, - продолжала Ева Лотта, - или к какому-нибудь другому ростовщику. И он дает тебе эти двадцать пять эре…

Правда? - воскликнул Андерс, радостно удивленный такой возможностью.

Да. Но ты должен обещать вернуть эти деньги через месяц, - объяснила Ева Лотта. - Но тогда двадцать пять эре будет уже недостаточно. Тебе придется заплатить ему пятьдесят эре.

Ни за что! - возмутился Андерс. - С какой стати я это сделаю?

Ребенок! - сказала Ева Лотта. - Ты что, никогда не решал в школе такие вот задачи на проценты? А Грен хочет получить проценты на свои деньги, понимаешь?

Да, но он же может брать умеренные проценты, - произнес Калле, который не хотел, чтобы бюджет Андерса был окончательно подорван.

А вот этого ростовщики и не делают, - сказала Ева Лотта. - Умеренно они не берут. Они берут слишком высокие проценты. А по закону это нельзя. Потому папа и недолюбливает Грена.

Да, но почему же люди такие глупые, как пробки, что одалживают деньги у ростовщиков, - удивился Калле. - Ведь они могли бы одолжить на мороженое у кого-нибудь другого.

Дурачишка! - сказала Ева Лотта. - Тут речь идет не о двадцати пяти эре, а о тысячах крон. Может, есть люди, которым необходимо, необходимо, ну, просто необходимо получить пять тысяч крон сию же минуту. И может, нет никого, кто бы им одолжил эту сумму. Никого, кроме таких ростовщиков, как Грен.

Перед ними стоял дом почтмейстера, а за ним в саду одна из служб - длинное строение под одной крышей, которое использовалось как гараж. Как гараж и штаб-квартира Алой Розы. Потому что сын почтмейстера Сикстен был предводителем этой воинственной банды. Сейчас гараж казался пустым и заброшенным. Издалека можно было увидеть, что к его двери прибит большой плакат. Казалось бы, проще простого пройти через садовую калитку, затем к гаражу и прочитать, что там написано, но так войну Роз не ведут. Это могла быть ловушка. Алые Розы, быть может, лежали в засаде в своей запертой штаб-квартире, готовые броситься на доверчивых недругов, осмелившихся подойти столь близко.

Предводитель Белой Розы инструктировал свои войска:

Калле, проберись тайком вдоль живой изгороди, пока не очутишься за штаб-квартирой вне поля зрения врага. Заберись на крышу. Живой или мертвый, но добудь этот плакат.

Плакат - живой или мертвый… Что ты хочешь сказать? - спросил Калле.

Заткнись! - разозлился Андерс. - Это ты, живой или мертвый, должен добыть плакат, понятно? Ева Лотта, ты тихонько лежишь здесь и наблюдаешь сквозь живую изгородь за происходящим. Если увидишь, что Калле грозит опасность, просвисти нам сигнал.

А ты, что будешь делать ты? - спросила Ева Лотта.

Я спрошу мамашу Сикстена, не знает ли она, где он, - ответил Андерс.

Все принялись за дело. Калле вскоре добрался до штаб-квартиры. Чтобы подняться на крышу, большого искусства не требовалось. Калле и прежде проделывал это не раз. Нужно было лишь протиснуться сквозь живую изгородь и взобраться на бак с мусором за гаражом.

Он полз по крыше бесконечно тихо, чтобы враг не услышал его. В самой глубине души он очень хорошо знал, что гараж пустой. Знала это и Ева Лотта, а прежде всего - Андерс, который пошел к почтмейстерше узнать, где ее сынок. Но война Роз имела свои особые правила. И поэтому Калле продвигался вперед так, словно речь шла о рискованной попытке, которая могла стоить ему жизни. А Ева Лотта лежала за живой изгородью и напряженно следила за каждым движением, готовая по-капитански свистнуть, если это, против ожидания, вдруг понадобится…

Наконец вернулся Андерс. Мама Сикстена не знала, где обретается ее любимый ребенок.

Калле осторожно перегнулся через край крыши и, как следует вытянувшись, снял плакат, висевший на двери. Затем он тихо и спокойно вернулся назад тем же путем. Ева Лотта по-прежнему была в дозоре.

Здорово, о храбрец! - одобрительно произнес Андерс, когда Калле передал ему плакат. - А теперь - почитаем.

«Сикстен - благородный дворянин и предводитель Алых Роз» - вот кто написал эту примечательную грамоту. Но приходится мириться с тем, что для благородного воина дворянского происхождения язык этого послания был на редкость сочным. От дворянина, пожалуй, можно было бы ожидать несколько более утонченных выражений.

«Вы, мерзкие блохастые пудели, да, именно вы, Белые Розы, вы отравляете весь город своим зловонным присутствием. Настоящим извещаем, что мы, благородные дворяне ордена Алой Розы, двинули наши силы на поле битвы в Прерию. Приходите туда как можно скорее, чтобы мы вырвали с корнем отвратительные сорняки, именующие себя Белыми Розами, и развеяли их прах над навозной кучей Юханссона, где ему и место.
Приходите, блохастые пудели!!!»

Ни один человек, прочитавший эти «теплые» слова, не мог бы, пожалуй, догадаться, что на самом деле Алые и Белые Розы были закадычными друзьями. Если не считать Калле и Евы Лотты, Андерс не знал ни одного более верного товарища, чем Сикстен; возможно, такими же были и Бенка с Юнте, тоже великолепные Алые Розы. А если и жил кто-то в этом городе, кого бы Сикстен, Бенка и Юнте ценили так высоко и от чистого сердца, то только этих «мерзких блохастых пуделей» - Андерса, Калле и Еву Лотту.

Вот оно, - произнес, закончив чтение, Андерс. - В Прерию! Вперед, на битву! К победе!

Как хорошо, что на свете существует Прерия! Хорошо для всех поколений детей, которые играли там с незапамятных времен. У старых закаленных отцов семейств становилось тепло на сердце, когда они вспоминали свои детские игры в индейцев в Прерии. Дети более поздних поколений умели извлекать из этого пользу. Если вечером Калле возвращался домой после какой-нибудь особенно оживленной баталии в разорванной рубашке, бакалейщик Блумквист не очень-то высказывался по этому поводу, потому что вспоминал рубашку, разорванную однажды весенним вечером в Прерии примерно лет тридцать назад. А если даже фру Лисандер очень хотелось, чтоб ее юная дочь несколько больше вращалась в обществе девочек, своих сверстниц, вместо того чтобы носиться с мальчишками в Прерия, то ей не стоило и выступать с какими-либо возражениями, потому что пекарь смотрел на нее тогда таким лукавым взглядом и говорил:

Послушай-ка, Миа, когда ты была малышкой, кто из девчонок в нашем городе усердней всех болтался в Прерии?

Прерия, как известно, была большой общинной степью, расположенной на самой окраине города. Она заросла короткой травой, по которой ходить босиком было одно удовольствие. Весной Прерия поражала свежей зеленью и была сплошным холмистым зеленым морем с желтыми вкраплениями пышнорастущей мать-и-мачехи. Но летнее солнце сделало свое дело, и теперь Прерия, бурая и засохшая, широко раскинулась вокруг.

Калле, Андерс и Ева Лотта, поспешив последовать дружескому приглашению Сикстена, не спускали ослепленных солнцем глаз с поля битвы, пытаясь обнаружить врагов. Однако Алые не показывались. Правда, значительная часть Прерии была покрыта орешником и кустами можжевельника, среди которых легко мог укрыться пробирающийся тайком рыцарь Алой Розы.

Белые Розы, издав свой устрашающий боевой клич, прорвались, теснясь, в заросли. Они осматривали каждый кустик, они сновали в зарослях и искали, но ни одного недруга там не было. Они продолжали искать, пока не добрались до окраины Прерии, до самой Господской усадьбы, но и это им не помогло.

Что за дурацкая шутка? - спросил Андерс. - Их же нигде нет.

Тогда тишину Прерии разрезал презрительный хохот, исторгаемый тремя мощными глотками.

Нет, теперь… - начала было Ева Лотта и беспокойно оглянулась по сторонам. - Я думаю, не забрались ли они в Господскую усадьбу?

Да, они на самом деле в Господской усадьбе, - восхищенно произнес Калле.

Там, на окраине Прерии, среди трепещущих осин стоял старинный дом, благородный старинный дом восемнадцатого века, видавший лучшие дни. Его-то и называли: Господская усадьба. А теперь из окна с задней стороны дома высовывались три торжествующие мальчишечьи физиономии.

Горе тому, кто приблизится к новой штаб-квартире Алых Роз, - вскричал Сикстен.

Вот так штука, как это вы… - начал было Андерс.

Да! Все-то вы хотите знать! - закричал Сикстен. - Очень просто! Двери были открыты настежь!

Господская усадьба, необитаемая уже много лет, пришла в страшный упадок. Считалось, что ее нужно реставрировать и перевезти в городской парк, чтобы превратить в краеведческий музей; такое решение было уже давно принято членами городского муниципалитета. Но деньги для этого собирались путем добровольных пожертвований, и дело шло туго. Тем временем дом все больше и больше приходил в упадок. До недавнего времени запертый, он тем самым оставался недоступным и для городских юнцов. Если сгнившая дверь не могла больше устоять перед захватчиками, то, вероятно, членам городского муниципалитета необходимо было быстренько вмешаться, пока еще существовали какие-то останки для краеведческого музея. Потому что, судя по доносившемуся из дома шуму, прыжки Алых Роз среди панелей восемнадцатого века были не очень-то преисполнены почтения. Старые половицы боязливо стонали от жизнерадостного топота ног, так быстро и неосторожно совершавших дикие прыжки радости по поводу новой штаб-квартиры.

Мы возьмем этих блохастых пуделей в плен, запрем их здесь, и пусть подыхают с голоду! - восторженно прокричал Сикстен.

Предполагаемые жертвы, преисполненные надежд, промчались навстречу своей судьбе, и Алые ничего не сделали, чтобы им помешать. Дело в том, что Сикстен принял решение: во что бы то ни стало ценою жизни и крови удержать второй этаж, который было легче защищать, ибо туда вела великолепная лестница, а посредине ее уже стояли Алые, которые с помощью воинственных Жестов дали понять, что для них на свете нет ничего приятнее, чем обрушиться на врага.

Белые Розы неудержимо кинулись в атаку. И когда обе сражающиеся стороны встретились, поднялся такой шум и гам, который, услышь его члены краеведческого общества, заставил бы их всех рвать на себе волосы. Их будущий музей трясся до основания, а изящные деревянные перила лестницы скрипели и выгибались. Дикий вой поднимался к старинному, гипсовой лепки, потолку, а предводитель Белой Розы летел с лестницы задом наперед с таким грохотом, который заставил бы всех призраков минувших времен, если таковые здесь существовали, еще больше побледнеть и испуганной толпой попрятаться по углам.

Военное счастье переменчиво. То Белые Розы гнали своих противников почти по всей лестнице вверх, то они, не выдерживая ужасающего натиска, беспорядочно отступали на самый нижний этаж. Когда волны битвы уже полчаса перекатывались то туда, то обратно, обе стороны пожелали некоторого разнообразия. Белые Розы на какой-то момент оттянули свои войска, чтобы подготовиться к последней яростной атаке. Тогда Сикстен тихо отдал своим войскам быстрый приказ. Секунду спустя Алые без предупреждения оставили свои позиции на лестнице и с быстротою молнии ретировались на верхний этаж. Сикстен и его верные соратники, основательно изучившие весь дом в этот же день еще раньше, знали, что здесь есть масса возможностей укрыться в комнатах верхнего этажа и в шкафах. И когда Андерс, Калле и Ева Лотта, стремительно взяв штурмом лестницу, взбежали наверх, Алых словно ветром сдуло. Они сумели использовать свое преимущество в несколько секунд. И сейчас как раз стояли, окопавшись за дверцей прекрасно расположенного шкафа, и наблюдали сквозь щелку, как Белые Розы прямо у них на глазах держали торопливый совет.

Рассеяться! - приказал предводитель Белой Розы. - Отыскать неприятеля, в какую бы щель, дрожа за свою жизнь, он ни забился! А когда мы найдем его, суд и расправа будут короткими.

Алые, притаившиеся в шкафу, с удовлетворением услышали эти слова. Глаз чрезвычайно довольного Сикстена поблескивал в дверной щели, но Белые ничего об этом не знали.

«Рассеяться»! - приказал их предводитель. Глупее ничего не придумаешь. Это и решило его судьбу. Он первым занялся непосредственно тем, чтобы рассеяться, и исчез за углом.

Как только он оказался вне поля зрения, Калле я Ева Лотта осторожно двинулись в противоположную сторону. Там была дверь, и они открыли ее. За дверью оказалась красивая, залитая солнцем комната, и хотя они прекрасно видели, что комната эта свободна от врагов, они все равно вошли туда и позволили себе небольшую передышку в военных действиях, чтобы выглянуть в окно. Но это, как выяснилось, было серьезной тактической ошибкой. Они вернулись к двери как раз для того, чтобы услышать, как с наружной стороны в замке поворачивается ключ. И услыхать также грубый смех и страшные ликующие крики предводителя Алых:

Ха, блохастые пудели! Ну, теперь вы в западне! Отсюда вам живыми не выйти!

Нет уж! Будете сидеть там, пока мхом не порастете! Но мы ведь можем прийти сюда и навестить вас… ну, например, вечером в Сочельник.

Да, не беспокойтесь. Мы придем сюда в Сочельник вечером. Что вам принести в подарок?

Ваши головы на блюде! - крикнула Ева Лотта.

С гарниром, как и все поросячьи головы, - поддержал ее Калле.

Бессовестные до ужаса, - печально сказал предводитель Алых своим соратникам по оружию. Затем, повысив голос, крикнул пленникам: - Есть ли у вас какое-нибудь последнее желание, которое вы хотели бы передать дорогим вашему сердцу дома?

Да, попроси папу позвонить в воспитательное заведение и сказать, что тебя можно забрать туда, - сказала Ева Лотта.

Прощайте, блохастые пудели! - сказал Сикстен. - Крикните, когда проголодаетесь, мы нарвем вам немного травы.

Затем, повернувшись к Бенке и Юнте, он стал удовлетворенно потирать руки.

Мои доблестные братья по оружию! Где-то в этом доме пребывает в настоящий момент маленький жалкий крысенок, именующий себя предводителем Белой Розы. Одинокий и беззащитный! Ищите его! Ищите его, говорю я вам!

Алые не жалели сил. На цыпочках прокрались они вдоль длинного коридора, тянувшегося через весь верхний этаж. Они осторожно заглядывали во все комнаты. Устраивали засаду у дверей шкафов. И знали: где бы ни находился предводитель Белой Розы, он сознает, какая ужасная опасность ему угрожает. Его соратники уже заперты. Он один против троих. Троих, горевших желанием схватить его. Потому что такой подвиг, как пленение предводителя противников, был в войне Роз единственным в своем роде. Примерно таким же, как если бы американцам во время прошлой мировой войны удалось упечь Гитлера в тюрьму Синг-Синг.

Однако предводитель Белой Розы спрятался очень хорошо. Как ни вынюхивали, как ни искали Алые, они и следа его не нашли. До тех пор, пока Сикстен не услышал внезапно слабого потрескивания над головой.

Он наверху, на чердаке, - шепнул Сикстен.

А здесь есть чердак? - удивленно спросил Юнте.

Чердак Алые не заметили, хотя основательно обшарили весь дом. Но, возможно, ничего удивительного в этом не было, потому что дверь, выходящая на узенькую винтовую лестницу, была обыкновенной оклеенной обоями дверью, которую едва ли можно было заметить, если не знать, что она существует. Поиски ее отняли немало времени.

Но потом все пошло быстро. Разумеется, Андерс стоял уже в полной боевой готовности наверху, на чердаке, и громогласно предупреждал, чтобы каждый, кто не составил приличного завещания, к нему не приближался. Но это не помогло.

Сикстен, не по возрасту рослый и сильный, шел во главе воинства. Бенка и Юнте ассистировали ему, когда это было необходимо. И вот дико барахтавшегося Андерса поволокли вниз по лестнице и дальше - навстречу неизведанной судьбе.

Калле и Ева Лотта кричали ему слова утешения через запертую дверь.

Мом-ы, сос-кок-о-рор-о поп-рор-и-дод-е-мом и сос-поп-а-сос-е-мом тот-е-боб-я!

На тайном языке Белых Роз это означало: «Мы скоро придем и спасем тебя!» Перейти на тайный язык - был самый верный способ разозлить Алых. Они уже давно тщетно пытались изучить этот странный язык, которым Белые Розы владели в совершенстве и на котором могли болтать с такой безумной быстротой, что для непосвященного их речи звучали как абсолютная абракадабра. Ни Сикстен, ни Бенка, ни Юнте не видели ни одного из слов этого языка написанным на бумаге, иначе у них не было бы никаких трудностей с разгадкой его тайны. Потому что каждый согласный удваивался и между ними вставлялось «о». Так, например, имя Калле звучало на тайном языке так: «Кок-а-лол-лол-е», Андерс же - «А-нон-дод-е-рор-о-сос».

Язык этот, так называемый воровской жаргон, перешел к Еве Лотте по наследству от ее отца. Однажды вечером пекарь чисто случайно рассказал ей, как он и его товарищи-мальчишки имели обыкновение разговаривать таким образом, когда не хотели, чтобы кто-нибудь понял, о чем они говорят. Безумный интерес Евы Лотты к воровскому жаргону изумил в какой-то мере ее отца, который никогда не замечал у нее сколько-нибудь похожего энтузиазма, когда речь шла о спряжении неправильных глаголов в немецком языке и тому подобном. Но добрый отец послушно просидел с ней весь вечер, тренируя ее, а назавтра она передала все свои знания Андерсу и Калле.

Выжать из Белых Роз ключ к их тайному языку было одной из главных военных целей Алых. Другой - еще более важной - считалось отвоевать у них Великого Мумрика. Великий Мумрик - таково было внушающее почтение название совершенно незначительного предмета, представлявшего собой попросту камешек, своеобразной формы камешек, который некогда нашел Венка. Обладая даже незначительной фантазией, можно было внушить себе, что он похож на какого-то небольшого задумчивого старичка, который, подобно Будде, сидит и созерцает свой пуп. Алые немедленно превратили его в особый талисман, которому приписывали ряд исключительных свойств. Большего и не требовалось, чтобы Белые Розы считали своим священным долгом добраться до него. Самые жестокие битвы бушевали из-за Великого Мумрика. Может показаться странным, что маленькому камешку придавалось такое огромное значение. Но почему бы Алым и не почитать столь же сильно своего Великого Мумрика, как шотландцы, например, свой бриллиант в короне, и не волноваться столь же сильно, когда Белые Розы захватили его, как волновались шотландцы, когда англичане поместили этот бриллиант в Вестминстерское аббатство?

Печально, но факт, что Белые Розы в настоящий момент владели Великим Мумриком и прятали его в неизвестном месте. Вообще-то не составляло труда хранить камешек там, где никому не было бы под силу найти его. Но в неписаные правила ведения войны Роз входило, что тот, в чьих руках случайно оказывался Великий Мумрик, оставлял противнику хоть какую-то путеводную нить, намек, где искать сокровище. Путеводная нить могла существовать в виде карты, которую очень трудно было расшифровать, а частично и сбивающей с толку. Или же в виде ребуса, нацарапанного на клочке бумаги, который темной ночью подбрасывался в почтовый ящик врага и из которого, применив всю проницательность, можно было вызнать, что Великий Мумрик спрятан в пустом вороньем гнезде на верхушке вяза, который растет в самом северном углу кладбища, или под одной из черепиц на дровяном сарае сапожника Бенгтссона.

Но как раз сейчас ни в одном из этих тайников его не было. Камешек как раз был в другом месте. И одним из главных поводов для того, чтобы в этот теплый июльский день снова вспыхнула война Роз, было как раз то, что Алые хотели бы узнать поточнее, где находится этот тайник сейчас. Взяв предводителя Белых Роз в качестве заложника, было, очевидно, не так уж сложно это узнать.

Мы скоро придем и спасем тебя, - крикнули Ева Лотта и Калле.

И их предводитель действительно нуждался в том, чтобы его чуточку подбодрили. Так как в этот момент сильные руки вели его на мучительный допрос, чтобы дознаться, где Великий Мумрик и каков ключ к их тайному языку.

Я нон-и-чоч-е-гог-о нон-е сос-кок-а-жо-ж-у! - героически и громогласно заверил Андерс, проходя мимо двери, за которой томились в плену его товарищи по оружию.

Ну погоди! Ты скоро перестанешь чочокать, - пригрозил Сикстен, еще сильнее сжав его руку. - Не беспокойся, мы из тебя вытрясем, что это значит.

Будь сильным! Будь стойким! - кричал Калле.

Держись, держись, мы скоро придем! - кричала Ева Лотта.

И сквозь запертую дверь услыхали они последние слова своего предводителя:

Да здравствует Белая Роза!

А следом за этим:

Отпусти мою руку! Я следую за вами добровольно. Я готов, господа!

Потом они больше ничего не слышали. Великая тишина воцарилась над их тюрьмой. Неприятель покинул дом, захватив с собой предводителя Белой Розы.

Разумеется, Алые намекнули, что Калле и Ева Лотта останутся там, куда их посадили, пока мхом не порастут. Но это, вероятно, сказано было не слишком буквально. Даже в войне Роз ребята вынуждены были принимать во внимание весьма обременительный и постоянно мешающий элемент, именуемый родителями. Конечно, в глубине души благородным воителям бывало досадно, когда в разгар самых жарких сражений приходилось прекращать боевые действия, отправляться домой и есть жаркое и кисель из ревеня. Но родители раз и навсегда решили, что дети, как бы там ни было, должны соблюдать время трапез. И неписаным правилом войны Роз являлось, что нужно смириться с этими дурацкими родительскими требованиями. А не сделав этого, рискуешь очень серьезным перерывом в военных действиях!

Ведь родители обладают таким безграничным отсутствием такта, что спокойненько могут запретить тебе выходить из дома в тот самый вечер, который станет решающим в битве за Великого Мумрика. Да и вообще родители прискорбно мало разбираются во всех этих Великих Мумриках, даже если в их собственных детских воспоминаниях о Прерии, словно случайная полоска света, брезжит иногда искра их былого, ныне померкнувшего разума.

Когда Алые ушли вместе с Андерсом, оставив Калле и Еву Лотту запертыми в пустой комнате необитаемого дома умирать с голоду, то это, следовательно, означало лишь то, что они будут умирать примерно два часа или, другими словами, до семи часов вечера. В семь часов как у бакалейщика Блумквиста, так и у пекаря Лисандера, да и в других домах городка, обильно и питательно обедали. За некоторое время до рокового удара часов Сикстен пошлет Венку или Юнте крайне тихо открыть дверь пленникам. Поэтому Калле и Ева Лотта с непоколебимым спокойствием смотрели в глаза голодной смерти. Но быть запертыми таким гнусным образом казалось им оскорбительным. Кроме того, это означало окончательную, сокрушительную победу Алых. Их превосходство именно сейчас, когда они взяли в плен и увели с собой предводителя Белых Роз, было, по правде говоря, катастрофическим. И даже то, что Великим Мумриком владели теперь Белые Розы, не могло уравновесить этот позор.

Ева Лотта с горечью смотрела в окно вслед уходившим врагам. Они шли, окружив со всех сторон предводителя Белой Розы. Они шагали вперед боевым шагом по земле, поджариваемой солнцем Прерии, по дороге к городу. И вскоре исчезли вдали.

Интересно, куда они его поведут? - спросила Ева Лотта.

Газета! - раздраженно сказала Ева Лотта. - Читать газету, когда надо попытаться выбраться отсюда!

Ты абсолютно права, - согласился с ней Калле. - Нам надо выбраться отсюда. Поэтому мне и нужна газета.

Думаешь, там будет что-нибудь про то, как лучше спускаться по стенам домов?

Ева Лотта свесилась из окна, чтобы смерить взглядом расстояние, отделявшее их от земли.

Ясное дело, прыгнем - разобьемся, - продолжала она. - Но тут уж ничего не поделаешь!

Калле вдруг удовлетворенно свистнул.

Обои! О них я и не подумал. Они сгодятся.

Он быстро сорвал большой кусок отклеивавшихся обоев. Ева Лотта удивленно смотрела на него.

В восемнадцатом веке это были, верно, очень красивые обои! - сказал Калле.

Наклонившись вниз, он просунул большой кусок обоев в щель под дверью.

Азбука сыскного дела, - заявил он, вытаскивая из кармана складной перочинный нож.

Выбрав самое маленькое и самое тонкое лезвие, он осторожно сунул его в замочную скважину. С наружной стороны двери послышалось легкое звяканье. Это упал на пол ключ.

Калле снова втянул обои в комнату, и действительно на них лежал ключ. Он упал туда, куда надо.

Как говорится, азбука сыскного дела, - сказал суперсыщик Блумквист, намекая тем самым Еве Лотте на то, что его деятельность сыщика вынуждает его ежедневно открывать запертые двери тем или иным хитроумным способом.

О, Калле, мы победим! - восхищенно воскликнула Ева Лотта.

Калле отпер дверь. Они были свободны.

Но мы не можем двинуться в путь, не попросив извинения у Алых, - сказал Калле.

Он выудил огрызок карандаша из неистощимого кармана своих брюк и протянул его Еве Лотте. И она написала на обратной стороне обоев:

«Упрямые черепушки, именуемые Алыми Розами! Ваши попытки заняться выращиванием мха позорно провалились. Примерно пять минут и тридцать секунд мы ждали, что мох начнет расти, но нам надоело, и мы уходим. Жалкие сопляки, разве вы не знаете, что Белые Розы умеют проходить сквозь стены?»

Тщательно закрыв окно, они набросили крючки, затем заперли дверь снаружи, оставив ключ в замочной скважине. На ручку двери повесили прощальное письмо.

Придется им поломать голову. Окно закрыто изнутри, а дверь заперта снаружи - ну и удивятся же они, как мы выбрались оттуда, - сказала Ева Лотта, замурлыкав от удовольствия.

Очко в пользу Белой Розы, - воскликнул Калле.

В гараже Сикстена Андерса не оказалось. Калле и Ева Лотта чрезвычайно осторожно провели рекогносцировку, чтобы узнать, как освободить оттуда Андерса. Но гараж стоял все такой же тихий и пустой, как всегда.

Мама Сикстена развешивала в саду выстиранное белье.

Не знаете ли вы, тетушка, где Сикстен? - спросила ее Ева Лотта.

Да нет, но он был здесь недавно, - ответила почтмейстерша. - Вместе с Бенкой, Андерсом и Юнте.

Алые явно увели своего пленника в более надежное место, но куда?

Ответ находился совсем рядом с ними. Калле увидел его первым. В зеленую лужайку был ввинчен перочинный ножик и на его острие торчал маленький клочок бумаги. Это был ножик Андерса, и Калле, и Ева Лотта тотчас узнали его. А на клочке было написано одно-единственное слово: «Юнте».

Предводителю Белых Роз удалось в какой-то - миг, когда за ним не наблюдали, оставить это лаконичное сообщение своим соратникам.

Калле глубокомысленно наморщил лоб.

Юнте! - сказал он. - Это означает только: одно: Андерс сидит в плену - у Юнте дома.

Да ты что? - спросила Ева Лотта. - Если он сейчас у Юнте, то куда хитрее было бы написать «Бенка», а вовсе не «Юнте».

Калле не ответил на это ни слова.

Юнте жил в той части города, которая называлась Плутовская горка. Там в небольших лачугах ютились не самые сливки общества в этом городе. Но Юнте и не претендовал на то, чтобы принадлежать к ним. Он вполне довольствовался покосившейся лачугой, где жила его семья, лачугой, вмещавшей комнату с кухней в нижнем этаже и маленькую мансарду наверху. Мансарда была обитаемой только летом. Зимой там было слишком холодно. Но сейчас на дворе стоял июль, и в мансарде было жарко, словно в свинцовых тюремных камерах Венеции, и, следовательно, она очень подходила для мучительного допроса. Юнте имел единоличное право на мансарду. Здесь он спал на простой походной кровати, здесь была его модельная полка, сбитая из ящиков из-под сахара, здесь он хранил свой склад детективов и коллекцию марок, и все самое дорогое, чем владел в этой жизни. И ни один король не мог бы быть более доволен своим дворцом, чем Юнте своей маленькой каморкой, где неподвижно застыл теплый воздух, а на потолке жужжали мухи.

Вот туда-то Алые и привели Андерса. Потому что, к их счастью, папа и мама Юнте были сегодня на принадлежавшем им маленьком участке земли сразу за городом. Юнте должен был хозяйничать один и сам поджаривать себе колбасу и картошку, если проголодается.

А поскольку мама Сикстена развешивала в саду белье прямо против штаб-квартиры Алых в гараже и поскольку дома у Юнте было так замечательно благодаря отсутствию родителей, Сикстен счел великолепной выдумкой перенести мучительный допрос подальше, в каморку Юнте на Плутовской горке.

Калле и Ева Лотта держали совет. Конечно, они могли начать свою спасательную экспедицию немедленно, но, немного поразмыслив, решили, что разумнее подождать. Глупо показаться Алым прямо сейчас. Скоро обед. Скоро Сикстен пошлет Бенку или Юнте в Господскую усадьбу, скоро Бенка или Юнте застынут в безмолвном удивлении по случаю бегства Калле и Евы Лотты. Мысль об этом была глубоко сладостной. Жалко было бы уничтожить такое прекрасное очко в их пользу.

Калле и Ева Лотта решили перенести свою спасательную экспедицию на время после обеда. Кроме того, они очень хорошо знали, что Андерс получит отпуск под честное слово, чтобы пойти домой и тоже пообедать. И вероятно, ничего не может быть унизительней для спасательной экспедиции, как прибыть как раз в тот момент, когда тот, кого надо спасти, самостоятельно отправляется домой поесть.

А вообще, - сказал Калле, - если собираешься кого-нибудь выслеживать, кто сидит дома, то нужно подгадать, когда стемнеет и люди зажгут свет, но не успеют еще опустить штору. Это знает всякий, кто хоть сколько-нибудь смыслит в технике криминального дела.

У Юнте нет никакой шторы, - сказала Ева Лотта.

Тем лучше, - произнес Калле.

Ну, а как же мы сможем их выслеживать через окно мансарды? - недоумевала Ева Лотта. - Правда, я длинноногая, но…

Видно, что ты ничего не читала по технике криминального дела. Как ты думаешь, что делают криминалисты в Стокгольме? Если им надо наблюдать за квартирой на четвертом этаже, где находятся мошенники, они ищут доступ в квартиру на другой стороне улицы, лучше всего на пятом этаже, чтобы подняться чуть выше этих негодяев. И вот полицейские стоят там с биноклем и смотрят прямо на них, пока они не опустят шторы.

Будь я негодяйкой, я опустила бы штору прежде, чем зажечь свет, - сказала практичная Ева Лотта. - А вообще, в какую квартиру, ты думаешь, мы найдем доступ, чтобы наблюдать за Юнте?

Об этом Калле еще не думал. Криминалистам в Стокгольме, верно, куда легче добывать доступ в квартиры. Им достаточно показать свое удостоверение полицейского. Маловероятно, что так же хорошо пройдет этот номер для Калле и Евы Лотты. Кроме того, напротив дома Юнте никакого дома не было, так как там текла река. Но совсем рядом с домом Юнте стоял другой дом, да, другой. И это был дом старика Грена. Старая, полуразвалившаяся двухэтажная деревянная лачуга. Столярная старика Грена находилась в нижнем этаже, а сам он жил наверху. «Можно ли получить доступ в жилище Грена? - ломал себе голову Калле. - Заявиться к нему и учтиво спросить, нельзя ли расположиться в его окне, чтобы немножко понаблюдать?»

Калле и сам понимал, каким глупым было бы такое предложение. Кроме того, здесь была еще одна загвоздка. Дом Юнте и дом старика Грена были, конечно, обращены фронтонами друг к другу, но в доме старика Грена не было, к сожалению, окон против окон Юнте в верхнем этаже.

Я знаю, - сказала Ева Лотта. - Мы влезем на крышу старика Грена, это единственный способ.

Калле восхищенно взглянул на нее.

Если учесть, что ты вообще ничего не читала по криминалистике, ты в самом деле не так уж и глупа! - сказал он.

Да, крыша старика Грена - единственное, что им оставалось. Она была расположена чуть выше чердачной каморки Юнте. И на окне Юнте - никакой шторы. Просто бесподобный наблюдательный пункт.

С легким сердцем отправились Калле и Ева Лотта домой - обедать.

Было темно и тихо, когда они часа через два крались по Плутовской горке. Совершенно темно и тихо. Маленькие деревянные лачуги стояли там совсем рядом, тесня друг друга в борьбе за жизненное пространство. Частица жаркого июльского дня еще витала среди домов. Было темно, вся Плутовская горка покоилась, окутанная теплым пушистым мраком. Порой из какого-нибудь маленького окошка или двери, открытой навстречу летнему вечеру, темноту прорезали лучи света. Мрак был напоен разными запахами. Запахи кошки, и жареной салаки, и кофе смешивались с одуряющими ароматами цветущего жасмина и таким же одуряющим благоуханием от какого-нибудь помойного ведра, которое уже давным-давно следовало опорожнить.

В тихих переулках не было ни души. Обитатели Плутовской горки не проводили ночи вне дома. Они все замкнулись в четырех стенах своего жилища и вкушали отдых и покой после дневных трудов в маленьких тесных кухоньках своих лачуг, где на плите ворчал кофейник, а на подоконниках цвела герань.